Долее Галерий не мог оставаться сторонним наблюдателем. Он отправил туда соправителя Севера (307 г.), который, унаследовав владения Максимиана, вроде бы считался главным над Италией. Но армию Севера, состоявшую преимущественно из ветеранов Максимиана, нельзя было послать против Максенция. Последовали предательство, отступление, и в Равенне или близ нее Север сдался в плен; но и это не спасло несчастного императора от подлого убийства. Галерий собрался мстить за его гибель, но его армия оказалась столь же ненадежной, и он вынужден был поспешно вернуться.
Между тем старый Максимиан, как уже говорилось, присоединился к своему сыну – если, конечно, Максенций в самом деле родился от него и сирийки Евтропии и не был подкидышем, как утверждают некоторые язычники и христиане, свидетельство которых о значимости, снова придававшейся теперь праву наследования, следует здесь отметить. И действительно, отношениям между отцом и сыном настолько недоставало сыновнего почтения, что возникновение подобных слухов было совершенно неизбежно. Да и солдаты не радовались старику – возможно, они боялись его муштровки, но, так или иначе, когда через короткое время он попытался повести их против сына, поддержки он не нашел. Они отказались, не скрывая презрения, после чего Максимиан оправдался, будто проверял их верность. Если верить Зонаре, то он даже навестил предварительно сенат и объявил там своего сына недостойным власти. В любом случае тут примечательно забвение принципов правления Диоклетиана, особенно учитывая враждебность Максимиана к сенаторам (о чем говорилось в главе 2 данной книги).
Когда беспокойный старец увидел, что надежды его на верховную власть рухнули, он направился в Галлию, стремясь добиться от Константина того, чего не смог получить от Максенция. У него оставался еще один залог могущества – его младшая дочь Фауста; он отдавал ее Константину и вдобавок дарил его титулом августа. Максимиан хотел дождаться, пока Максенций вступит в войну с Галерием, который уже снова был готов к схватке, и затем вмешаться с превосходящими силами. Но Константин принял дочь и титул и отказал тестю в какой бы то ни было дальнейшей помощи, после чего Максимиану оставалось только вернуться в Рим и пытаться установить более-менее дружеские взаимоотношения с собственным сыном.
В нашем распоряжении имеется торжественная речь, произнесенная по случаю этой свадьбы. Наверное, ни одному оратору «на случай» не давалось задания сложнее, нежели этому безымянному галльскому ритору, обязанному обо всем умолчать и одновременно обо всем сообщить; и нужно признать, что он исполнил это задание талантливо и тактично. Особый интерес для нас представляют поздравления с долгожданным учреждением династии: «Пусть владычество Рима и потомство императоров будут равно вечны и бессмертны!» Примечательно, что о сыне Константина от первого брака с Минервиной, Криспе, не упоминается, тогда как о самом браке, долженствующем подтвердить высокие моральные качества жениха, говорится много. Зато оратор превозносит счастье Константина, принявшего в дом Геркулианов, сыновей Фаусты.
Пока Галерий готовил поход на Италию, Максимиан опять сцепился с Максенцием. Дело дошло до того, что он прилюдно попытался сорвать с сына пурпурное одеяние. Снова ему пришлось покинуть Рим.
Среди всеобщего смятения Галерий решил прибегнуть к рассудительности престарелого Диоклетиана, который по его просьбе (307 г.) явился на встречу в Карнунт (Петронелль, неподалеку от Геймбурга). У Лактанция старший император сошел с ума за несколько лет до описываемых событий, но соправители, похоже, не потеряли доверия к силе его разума, когда встретились на Дунае. Здесь первым делом вместо убитого Севера провозгласили августом испытанного полкового товарища и друга Галерия – это был иллириец Лициний. Старый Максимиан тоже пришел на встречу, но вместо утешения и помощи его опять стали убеждать отречься. Лициний стал единственным законным властителем Запада. Но Максимиан не мог долее выносить бездействия, и, едва оказавшись вне поля зрения своих бывших соправителей, то есть в Галлии, при Константине, он поддался искушению получить за счет своего зятя то, чего не удалось обрести за счет сына. Пока Константин воевал с франками, Максимиан в третий раз надел пурпур, захватил сокровищницу и арсенал и укрылся в твердыне Арелат (Арле), а когда отсутствовавший август поспешно начал преследование, бежал в Массилию. По-видимому, там его люди выдали его зятю, который, как нам сообщают, опять даровал бунтовщику жизнь и свободу. Но Максимиан воспользовался ими лишь затем, чтобы сплести новый, опаснейший заговор, о котором Константину сообщила сама Фауста. Делать было нечего, пришлось проводить хитроумного старца в мир иной. Ему позволили выбрать способ смерти, и он избрал петлю (310 г.). В начале XI века могилу его обнаружили в Марселе. В свинцовом гробу внутри мраморного саркофага лежало прекрасно сохранившееся тело, богато наряженное и набальзамированное. Архиепископ Реймбольд из Арле бросил врага Бога и Константина в море со всеми принадлежностями, и говорят, что на этом месте вода и доселе бурлит день и ночь.
Как, наверное, омрачали эти события последние годы Диоклетиана! Тщеславие, подкрепленное правом наследования, уже наполовину уничтожило его систему, и он был обречен испить чашу скорби, наблюдая, как за пределами императорских фамилий вновь поднимает голову узурпация, явившаяся из III века, когда Элиан и Аманд, Каравзий и Аллект, Ахилл и Юлиан и их сторонники заплатили реками крови за свои посягательства на власть. Управителя Африки, фригийца Александра, чьей поддержки наивно домогался Максенций, почти без его на то желания воины облачили в пурпур (308 г.). Нельзя винить старого садовника из Салон, пытавшегося прозреть будущее, за убежденность, что перед глазами его проходят тяжелейшие бедствия и сама гибель империи. Естественно, гражданские войны всегда отражались на ходе гонений; вспышки ужасающей жестокости, случавшиеся с 308-го по 313 г., перемежавшиеся периодами относительного затишья, непосредственно связаны с вопросами наследования. О Максенции Евсевий сообщает, что он долгое время из ненависти к Галерию щадил христиан и даже сам объявлял себя христианином. Максимин Даза тоже был то мягок, то жесток по отношению к христианам, в зависимости от того, хотел ли он бросить вызов или польстить Галерию.
Тем временем проблема престолонаследия несколько упростилась. Галерий умер в 311 г., будто бы от отвратительной немочи, в Сардике, что в Мезии. Позволим Лактанцию услаждать свою душу описанием того, как черви пожирали нижние части туловища Августа, и добавим только, что об этом правителе, действительно безжалостном к христианам, язычники говорили: «Муж и похвальных нравов, и великий в военном деле». Следует также помнить, что у него достало силы характера лишить престола собственную семью и передать императорскую власть своему другу Лицинию, которого он считал наиболее достойным. Незадолго перед смертью Галерий признал проигрыш могучего государства в борьбе против христиан, издав производящий гнетущее впечатление эдикт о терпимости, в конце которого он просит, чтобы те, кого прежде преследовали, молились за него перед своим Богом. Соправители его согласились с этим указом – Константин, Лициний и косвенно – Максимин Даза, постольку, поскольку распоряжение его высшего чиновника может считаться согласием. Христиан, вернувшихся домой из темниц и рудников, радостно приветствовали даже язычники, настолько люди устали от ужасов. Детали последующих установлений не сохранились, и о них можно только догадываться из позднейшего. Однако, по всей видимости, установления эти были строги и изложены в том же мрачном тоне, что и эдикт.
