Трудности, угрожавшие наследованию, внезапно разрешились, мирно и неожиданно. Максимин Даза, некогда цезарь Галерия, уже принявший в другой связи титул августа, решил, что имеет основания опасаться Лициния, считавшегося августом западной части империи, якобы собравшегося уменьшить его восточные владения. Каждый направил против другого армию, но посреди Геллеспонта, встретившись на борту корабля (311 г.), они договорились и сделали этот пролив и архипелаг границей своих владений, так что Лицинию достался весь полуостров между тем морем и Адриатическим. Что о таком разделении думал Диоклетиан, неизвестно.
В то же время военачальники Максенция подавили мятеж в Африке. Узурпатор Александр был побежден, схвачен и задушен, и несчастную провинцию строго наказали. Город Кирта испытал такие жестокости, что при Константине его пришлось отстраивать заново. Празднуя в Риме триумф, Максенций припомнил о древних раздорах между Карфагеном и столицей.
Теперь снова было два западных и два восточных правителя, Константин и Максенций, Лициний и Максимин Даза. Но их отношения сильно отличались от гармонического «тетрахорда», который некогда объединял Диоклетиана и его соправителей. Не существовало иерархии и взаимных обязательств; каждый август был сам по себе и на прочих взирал недоверчиво. Свои владения они строго разграничили; никто не смел распоряжаться в чужих землях, но никто и не помогал другому, не выговорив себе предварительно выгодных условий. Империя оказалась разделена на четыре части, и Константин, первым нарушивший мир, теперь должен был создать некое новое единство вместо существовавшего ранее.
Проследим же историю его жизни, уделяя внимание прежде всего тому, как и какими средствами он справился с этой задачей.
Среди трех своих соправителей он выбрал наиболее знающего и в то же время наиболее законного и вступил с ним в союз: Лициний обручился с Констанцией, сестрой Константина. Затем они начали войну с Максенцием (312 г.). Максенций тем временем объединился с Максимином, в основном против Лициния, у которого он желал отнять Иллирийскую область. Попытки примирения со стороны Константина ни к чему не привели; Максенций презрел «убийцу своего отца» и начал готовиться к сражению с ним. Кто первым пошел на открытый разрыв, неизвестно. Евсевий приписывает эту заслугу Константину, причем даже превозносит его и говорит о проявленной им милости к несчастному измученному Риму: «Константин сказал, что жизнь ему не в жизнь, пока царственный город будет оставаться под бременем бедствий». Едва ли это верно характеризует нам мотивы Константина, но зато подход Евсевия характеризует весьма полно. Максенций собрал огромные войска, которые не предали его в критический момент и, конечно, добыли бы для него победу, если бы он больше понимал в стратегии и не бездействовал бы трусливо. Напротив, силу Константина составляли не великолепные легионы, служившие еще покойному Констанцию Хлору, за которые его восхваляли писатели обоих вер, и не любовь христиан, и, может быть, даже не отчаяние растоптанной Италии, ибо вряд ли в этой борьбе кто-то прислушивался к голосу народа, – но, скорее, войнолюбивая мощь ста тысяч человек, преданных самому Константину (бриттов, галлов и варваров), и собственная его личность. Если бы эти битвы воспел менее сомнительный источник, мы, возможно, сочли бы их столь же совершенными стратегически, как и итальянскую кампанию молодого Наполеона, с которой их объединяет несколько схожих сражений. Штурм Суз, бой при Турине, где тяжелую кавалерию противника – лошади и люди сплошь покрыты броней – удалось разбить с помощью железных шаров, вход в Милан, кавалерийская атака при Брешии – все это напоминает начало похода 1796 года, и страшную битву Константина при Вероне можно сравнить с захватом Мантуи. Противник тоже вполне достоин сопоставления с врагами Наполеона. Люди Максенция сражались храбро и упорно и не желали переходить на сторону Константина, так что ему пришлось заковать всех пленных воинов Вероны в цепи, чтобы они не смогли пробиться обратно к Максимину. Предать их смерти значило поступить несогласно с новоявленными идеалами гуманности и интересами государства, а на слово их, по-видимому, нельзя было положиться; поэтому мечи их перековали на кандалы. Тем не менее Верона сдалась только после того, как другая часть армии Константина штурмом взяла Аквилею и Модену.
Имея столь надежную опору, можно было попытаться завоевать всю Италию. Максенций и его полководцы были побеждены неожиданностью. Пусть они и заняли своевременно и без особых усилий альпийские проходы, они не могли пешими осаждать Альпы целиком и долину, где лились потоки крови. Стратеги могут попробовать установить, не было ли у Максенция особых причин допустить противника почти к Риму. Наши авторы представляют его то трусом, прячущимся за городскими стенами, то суеверным чародеем, и в обоих описаниях есть доля истины. Нет никаких сомнений, что жители Рима ненавидели тирана. В стычках с его солдатами погибло шесть тысяч человек, и врагов ему добавляли его распутство и невероятные прихоти. Но не это решило исход дела. На стороне Максенция сражалась огромная армия, в Риме имелось достаточно запасов на случай осады, вокруг города можно было прорыть защитные рвы, так что не составляло никакого труда остановить продвижение противника и даже, пожалуй, его обойти и взять в кольцо. Но если знаменитая битва, начавшаяся у Красных скал, в девяти милях от Рима, и закончившаяся у Мильвийского моста, действительно проходила так, как рассказывают наши авторы, оправдать ее стратегический замысел невозможно. Дело в том, что вся армия Максенция выстроилась в одну линию, так, что сзади нее оказался Тибр, – при том, что через этот стремительный поток других переправ, помимо Мильвийского моста и парома неподалеку, не существовало. Поражение в такой ситуации было неизбежно. Кто избежал мечей, погиб в волнах. Преторианцы, остававшиеся рядом с Максенцием, своим ставленником, держались дольше всего. Но он тоже бежал и сгинул в водах реки, а преторианцы приняли смерть от мечей, как некогда полк Каталины в Пистойе, там, где они начинали битву. Гибель их была весьма выгодна Константину, ибо иначе когда-нибудь ему все же пришлось бы с ними считаться. Теперь он мог вовсе избавиться от преторианского лагеря.
После этого сражения запад наконец обрел своего господина; Африка и острова достались ему же. Когда столкнулись два незаконных претендента, победа досталось, как и следовало ожидать, тому, кто был более талантлив и более решителен. Константин, которого прежде знали только по войнам с варварами, внезапно оказался в центре всеобщего внимания, в лучах героической славы. Теперь следовало сообщить своему могуществу, насколько возможно, основания, отличные от военного преимущества.
Если верить только ораторам «на случай», первое, что сделал Константин, отменив самые зловредные распоряжения Максенция, – это воздал почести сенату и возвысил его с помощью отчислений из провинций. Но не требуется большой проницательности, чтобы понять, что после всего, что произошло за последние три года, сенат никак не мог участвовать в управлении государством. Константин, конечно, мог, дабы польстить христианам, возродить почет, прежде оказывавшийся этому учреждению, но он не ждал никакой поддержки с его стороны и поэтому, конечно, оставался к сенату безразличен. На деле он, вероятно, уже вынашивал планы, подразумевавшие раскол между ним и этим собранием патрициев. Спустя девять лет у панегириста, называющего сенат цветом мира, а Рим – крепостью народов и властелином земель, сквозь строчки, тем не менее, проглядывает истина: «Эта достойная душа римского народа [т. е. сенат] воскресла в древнем своем величии, без дерзкого упрямства и печального смирения. Наставления божественного владыки направили ее на должную тропу, и, слушаясь каждого его жеста, она не трепещет перед ним, но внемлет его доброте». Другими словами, сенат, большей частью состоявший из язычников и не имевший влияния на правительство, оказался в положении, внешнем по отношению к императору. Сенаторы продолжали собираться регулярно, и эти сессии даже еще отмечали в календаре (senatus legitimus, «законные собрания сената»), но, за вычетом января, они проходили только раз в месяц.
