Что подвигло Лициния на этот отчаянный и бессмысленный шаг? По недолгом размышлении неизбежно возникнет предположение, что он тоже благоволил к христианам и в этом соперничал с Константином. Но его терпение истощила злоба противника, и Лициний проклял свою прежнюю снисходительность к христианам, у которых был такой вождь. Нападение на земли Константина оставалось столь же невозможным, как и в 314 г. Евсевий полагает, что он восхваляет своего героя, когда пишет, что Константин начал войну только из жалости к подданным Лициния, то есть без малейшего повода.
Неожиданно во владения Лициния вторглись готы, перебравшись через Дунай. Константин, которого никто не приглашал, вышел против них, отбросил их и заставил выдать захваченных пленников. Но Лициний сетовал на это вторжение в подвластную ему область – если опираться на свидетельство немногословного и позднего, но тем не менее важного компилятора, так называемого Анонима Валезиана. В этой связи следует обратить внимание на то, что говорит Иордан, знаменитый готский историк: «Часто бывало, что их так и приглашали [римские императоры]: например, при Константине их позвали, и они подняли оружие против его родственника Лициния; победив, они заперли его в Фессалонике и, лишенного власти, пронзили мечом от имени Константина-победителя». Каждый, кто пристально изучал деятельность Константина, понимает или может себе представить, как соединить эти обрывки в единое целое. Так или иначе, вторжение готов стало одним из непосредственных предвестий войны.
Опустим конкретные этапы этой последней схватки за мировое господство, второй битвы при Акции. С Фессалониками и прочими греческими портами в распоряжении Константина после 314 г. оказалось двести военных кораблей; у Лициния, контролировавшего восточные берега империи, их было триста пятьдесят. То же соотношение наблюдалось и в других родах войск: всего у Константина было сто тридцать тысяч человек, а у Лициния – сто шестьдесят пять. Такого размера войска не сходились для братоубийственной схватки со времен Септимия Севера. Но Константин обладал огромным преимуществом: под его знаменами выступили иллирийцы. Под Адрианополем, где он одержал первую победу, пало тридцать четыре тысячи человек. Затем его флот под командованием Криспа разбил флот Лициния, которым командовал Абант (Аманд), неподалеку от Геллеспонта, и налетевшая буря совершенно уничтожила корабли побежденного. Лицинию нельзя было долее оставаться в Европе, и он прошел от Византия до Халкедона, где провозгласил Мартиниана, одного из своих приближенных, цезарем. В начале войны шаг этот мог принести победу. Не обращая внимания на протесты узурпатора, законный император имел возможность склонить на свою сторону трех или четырех надежнейших военачальников, своевременно усыновив их по образцу Диоклетиана. Но сейчас его окружали отступничество и измены, и предпринимать что-либо было слишком поздно.
После передышки борьба началась снова. Лициний спешно отозвал Мартиниана, стоявшего в Лампсаке, чтобы предотвратить высадку врага близ Геллеспонта, и велел ему присоединиться к основной армии на Босфоре, который Константин успешно пересек. Наконец под Хрисополем близ Халкедона произошла решающая битва, после которой выжили едва ли тридцать тысяч из ста тридцати тысяч солдат Лициния, включая готов. Несчастный император бежал в Никомедию, где его тут же осадили, а Византий и Халкедон распахнули перед победителем ворота. Констанцию, жену Лициния и сестру Константина, пришедшую в лагерь, чтобы договориться со счастливцем, клятвенно заверили, что жизни ее мужа ничто не угрожает. Затем старый боевой товарищ Проба и Диоклетиана вышел из города, преклонил колена перед победителем и сложил с себя порфиру. Его отослали в Фессалоники, а Мартиниана – в Каппадокию. Но на следующий (324-й) год Константин счел более целесообразным предать их смерти: «Он был научен примером своего тестя Максимиана Геркулия и боялся, что Лициний попытается вернуть порфиру, к несчастью для империи». Поскольку речь идет о Константине, потомство вполне бы удовлетворилось такой неопровержимой мотивировкой, но вместо этого позднее родилась легенда о фессалоникийском военном заговоре в пользу сверженного правителя, о котором бы Евсевий, конечно, сообщил, будь это правда. Но, не сходя с выбранной дороги, писатель минует клятвопреступление Константина и прочее, кратко отметив, что враг Бога и его дурные советчики были наказаны согласно военным законам. То есть, видимо, старый император был удушен, а цезарь убит своими сопровождающими. Мы еще скажем о судьбе Лициниана, столь же несчастной.
Евсевий воспевает эту войну как борьбу двух начал. Лициний – враг Бога и сражается против Бога. С другой стороны, Константин бьется под непосредственным Божественным покровительством, видимым воплощением которого стал semeion, известный талисман, сопутствовавший его армии. Нет недостатка в небесных видениях и духах, множества которых проходят через города Лициния и совершают разные чудеса. Евсевий не фанатик; он прекрасно понимает вполне мирской характер Константина и его холодную безжалостную жажду власти и, конечно, знает о настоящих причинах войны. Но он – первый совершенно неискренний историк античности. Его тактика, пользовавшаяся огромным успехом у современников и в течение всего Средневековья, сводится к тому, чтобы изобразить первого крупного защитника Церкви идеалом гуманности во всех отношениях, а главное – идеалом для будущих правителей. Поэтому у нас нет подлинного портрета гения, не знавшего слова «нравственность», когда дело касалось политики, и рассматривавшего религиозный вопрос исключительно с позиций политической выгоды. Мы видим, что он счел нужным теснее сблизиться после этой войны с христианами, и таким образом возвышение христианства до уровня государственной религии завершилось. Но Константин был честнее, чем Евсевий; он скорее позволял событиям происходить, нежели пытался влиять на их ход, и был не более склонен предписывать подданным какие-то определенные верования, чем Наполеон в своем конкордате.
Однако желание сойти за христианина было большой дерзостью с его стороны. Вскоре после Никейского собора Крисп, его замечательный сын от первого брака, ученик Лактанция, внезапно погиб в Поле, что в Истрии (326 г.), а потом его жена Фауста, дочь Максимиана, утонула в ванне. Одиннадцатилетний Лициниан тоже был убит, видимо, в то же время, что и Крисп. То ли Фауста играла по отношению к своему пасынку роль Федры, то ли она настраивала его против отца, или же заботилась о возвышении собственных сыновей, или это престарелая Елена, оплакивавшая внука, сподвигла Константина убить свою жену – вопросы, требующие обсуждения. Но о политической значимости этого мрачного дела свидетельствует факт, что в числе жертв оказался Лициниан. В связи с данной историей обычно вспоминают о Филиппе II или Петре Великом; но настоящее сходство прослеживается с ситуацией Сулеймана Великолепного и его сына, благородного Мустафы, павшего жертвой заговоров Роксаланы. Там, где действует право наследования, неизбежно возникает некое подобие власти султанов, при которой правители никогда не чувствуют себя в безопасности, поскольку их окружают всякие братья, сыновья, дядья, племянники и кузены, каждый из которых в один прекрасный момент может оказаться наследником, что ведет к широкому применению разных спасительных удавок и прочего. Здесь главой был Константин; посмотрим, как усвоили его уроки его сыновья.
