Как раз в последнее десятилетие жизни Константин обнаруживает явно нехристианские и даже прямо языческие интересы. Вместе с матерью он украшает Палестину и крупные города империи великолепными церквями, но одновременно сооружает нечестивые святилища в новоявленном Константинополе. Два из них, посвященные Матери богов и Диоскурам, можно считать просто красивыми вместилищами для произведений искусства – идолов, однако храм и изображение Тихе, обожествленной персонификации города, явно предназначались для отправления культа. При освящении Второго Рима проводились откровенно языческие обряды; торжества включали в себя суеверия, которые позднейшие авторы тщетно пытались отождествить с христианским ритуалом.
Другим Константин тоже разрешал строить храмы старой религии. Надпись из поселения умбров в Спелло (между Фолиньо и Ассизи), долгое время из-за непонятности содержания считавшаяся фальшивой, что, казалось бы, подтверждало странное варварское написание, есть, по-видимому, подлинный памятник этой снисходительности Константина к язычникам, датируемый двумя последними годами его жизни. Он разрешает Гиспеллатам выстроить великолепный храм в честь его собственного семейства, которое он называет Gens Flavia
[36], при единственном условии – чтобы святилище не подпало «заблуждениям заразного суеверия», предоставляя понимать это как кому будет угодно. Он издал также указы касательно жрецов и приказал перенести гладиаторские игры из Больсены в Спелло, причем назвал гладиаторов по именам. В те же примерно годы он освободил некоторые жреческие коллегии, а именно сакердотов и фламинов, владевших землей, от обременительных провинциальных должностей, которые хотели заставить их исполнять христиане, особенно в Африке. Разумеется, с его ведома еще в 331 г. по воле сената был восстановлен храм Согласия, не говоря уже о многочисленных жертвенниках, восстановленных в предыдущие годы.
В близких отношениях лично с императором в то время состояло очень много язычников. Неоплатоник Сопатр, ученик Ямвлиха, продолжает держаться как самолюбивый греческий софист. «Сопатр, который был одареннее всех благодаря возвышенности своей природы и величию души, не пожелал общаться с другими людьми, а поспешил к императорскому двору, чтобы своим словом управлять помыслами и делами Константина и направлять их на правильный путь. И здесь он проявил такую мудрость и стал таким влиятельным, что сам император поддался его обаянию и публично ввел его в совет, даровав ему место по правую от себя руку, что было чем-то неслыханным и невиданным. Но всесильные вельможи, воспылав ненавистью к тем придворным, которые обратились к изучению философии, выжидали...» Так у Евнапия, который, впрочем, заслуживает не больше доверия, чем Филострат, когда хвастается связями с именитыми философами. Но в рассказе есть и доля правды; Сопатр был близок к Константину. Забудем, что он якобы не позволил императору искупить убийство Криспа; но он, бесспорно, участвовал в освящении города Константинополя. Позднее, во всяком случае после 330 г., Аблавий, префект гвардии, добился его падения. Когда в новой столице был голод, Аблавий, как говорят, внушил императору, что Сопатр своим невероятным искусством помешал дуть ветрам, долженствовавшим нести египетские суда с зерном по морю. Так или иначе, но Константин казнил софиста. Мы вправе усомниться, единственно ли происки Аблавия стали тому причиной, поскольку Суда замечает: «Константин предал Сопатра смерти, дабы показать, что он больше не язычник. Ибо ранее он был весьма близок с ним». В другой связи (когда речь пойдет об Афанасии) мы еще раз выскажем предположение, что стареющий император начал испытывать страх перед христианскими священниками, что в последние годы он уже не мог сохранить столь долго оберегаемую им личную свободу. Многие даже думают, что в конце жизни Константин совершенно запретил языческие жертвоприношения, и если сведения Евсевия заслуживают доверия, то не только жертвоприношения, но и запросы оракулов, установку идолов и мистерии. Зосим утверждает, что указ, запрещающий вопрошать оракулов, появился вскоре после 326 г. Но тут даже слепой обратит внимание на несоответствия. Если надпись из Спелло и поддельна, имеются другие свидетельства. Главный наш источник по обрядам и мистериям, трактат христианина Фирмика, относится ко времени непосредственно после смерти Константина. Автор страстно призывает его сыновей совершить то, что их отец вроде бы уже сделал: «Рубите их, рубите их, эти храмовые украшения! В плавильню этих богов, пустить их на монеты! Все обетные приношения – ваши; берите и владейте ими!»
Конечно же и при Константине святилища ниспровергали и уничтожали, а священные изображения отправляли на переплавку. Капище наподобие посвященного Небесной богине в Ливане, только и заслуживало, чтобы солдаты сровняли его с землей (около 330 г.); «Он счел самое то капище недостойным солнечного света». Интереснее факт разрушения известного храма Асклепия в Эгах, что в Киликии, куда до тех пор приходили толпы людей в надежде увидеть целительный сон. По-видимому, бог («обман душ», как называет его Евсевий) оказался вовлечен в политические дела. В Гелиополе, едва ли менее развращенном, нежели Афака, были попросту запрещены языческие культы и насильственно учреждено епископство, за что пришлось заплатить общине. В других местах случалось, что обратившееся население по собственной воле разрушало местные святилища, а затем получало на это официальное одобрение императора. Вероятно, именно в качестве награды за такую активность город-гавань Газа получил имя Констанции, а некое место в Финикии стало именоваться Константиной.
Кроме того, император повелел опустошить многие храмы, по-видимому, из-за любви к богатству или нужды в деньгах. Здесь Евсевий тоже скрывает истинную причину и подлинный размах этих грабежей, однако все же нечаянно выдает себя. Дело в том, что он не упоминает о мраморных статуях вовсе, а только о тех, внутри у которых находилось нечто особое; Евсевий говорит о черепах, костях, старом тряпье, сене, соломе и так далее, но, очевидно, в первую очередь там находилась деревянная основа, необходимая часть крисоэлефантинных статуй, таких, как скульптура Зевса Олимпийца. В своем панегирике Константину автор свидетельствует открыто: «Отделяя вещества, по-видимому, годные, и испытывая их плавкой и огнем, все полезное и нужное складывали для сбережения в безопасное место, а оставшееся затем бесполезное в память стыда возвращали нечестивым». Сколько статуй и какие (вероятно, прекраснейших произведений греческого искусства) встретили судьбу, неразрывно связанную с ценностью их материала, мы не знаем. Так или иначе, украшать свою новую столицу Константин предпочитал тем, что было изготовлено из не настолько ценного материала. В том же месте Евсевий говорит о бронзовых статуях: «Эти также узники, боги старых сказок, увозились, опутанные волосяными веревками». Конфискацию проводили пользующиеся доверием люди, уполномоченные на это непосредственно двором. Им не сопротивлялись; перед ними жрецы раскрывали свои сокровеннейшие тайники. Однако вполне понятно и естественно, что Константин осмеливался на подобные шаги только в надежных, преимущественно христианизованных городах, вблизи от своей резиденции. Он мог бы не трогать статуй из золота и серебра, но это было так просто, а соблазн был так велик, особенно ввиду финансовых затруднений, мысль о коих у такого рода правителей обычно перевешивает все прочие соображения. Сюда же, конечно, относится снятие в нескольких храмах дверей и потолочных балок, которые часто делались из бронзы и стоили труда, затрачиваемого на их переплавку. С этого начиналось разрушение величественных построек, затем вносила свой вклад немилосердная погода, и тогда уже предохранить колонны и прочие несущие элементы от посягательств местных жителей можно было, разве что полив их негашеной известью. У нас есть официальное подтверждение тому, что после 333 г. так действительно поступали, во всяком случае с надгробиями язычников. Еще раньше законом был назначен срок для приведения в должный вид обветшавших или недостроенных храмов. Как обстояли дела с земельной собственностью, в точности неизвестно; иногда ее, разумеется, конфисковывали, но в крупном объеме и регулярно это делалось уже при преемниках Константина. Невероятно, чтобы в 335 г. Константин издал указ о полном уничтожении храмов, как утверждает «Хроника» Иеронима. Все, что совершал сам император или чему он позволял совершиться, рождалось из простой жажды наживы и под влиянием духовенства, и поэтому в действиях его нет никакой логики. Бессмысленно искать рациональную основу за поступками человека, принципиально нерационального в данном отношении.
