Заведование варшавскими дворцами — Замком и Лазенками — после Муханова вверено было полковнику л. — гв. Волынского полка Гриневичу, долго служившему в штабе Гвардейского корпуса. Честный работник, пунктуально исполнительный служащий, хороший хозяин, он оказался плохим придворным. В Варшаве, благодаря высокому положению начальника края, носившего прежде титул наместника Его величества, так сказать, вице-короля, генерал-губернаторы старались поддержать былую помпу дворцовыми приемами. Гриневич же при назначении своем получил наставление удовлетворять запросы генерал-губернаторского двора в мере утвержденной расходной сметы на содержание дворцовых зданий, в которых жил генерал-адъютант Гурко, бывший тогда генерал-губернатором. В турецкую кампанию
[169] он командовал Гвардейским корпусом, а потому хорошо знал Гриневича, и надо полагать, что у них не вышло бы никаких недоразумений, легко можно было бы выяснить, на какие расходы и выдачи уполномочен заведующий дворцом; но в дело вмешалась дама, жена генерала Гурко, урожденная гр. Салиас де Турнемир, женщина умная и вместе с тем чрезвычайно властная. Она стала предъявлять все более и более нараставшие требования о ремонте дворцовых комнат, дворцовой мебели, о выдаче посуды, о назначении дворцовой прислуги на приемы. Гриневич, экономный хозяин, стремился, наоборот, всемерно урезать расходы на содержание дворцов, уменьшить штат прислуги, сохранить в целости ценную посуду, решительно стал отказывать генеральше. Неудовольствие перешло в гнев. Стали поступать жалобы на Гриневича, он давал каждый [раз] вполне исчерпывающие объяснения, его поддерживали, но взаимоотношения с генерал-губернаторским двором достигли, наконец, точки кипения. Гурко заявил о невозможности совместной его службы с Гриневичем, «или он, или я». Конечно, Гриневичу, тогда уже генералу, пришлось подать в отставку. Старый, испытанный служака ушел, озлобленный несправедливостью, разочарованный высшим начальством, отступившимся от него. Но министр был бессилен в данном случае. Гриневичу, при всех его достоинствах, явно не хватало того элемента, который именуется тактом; из-за пустяков не стоило бить горшки, а в более серьезных вопросах можно было договориться дипломатическим путем, он же держался на строго формальной платформе и вместе с нею провалился.
Заместителем его неожиданно для сослуживцев назначен был полицмейстер московских дворцов Павел Максимович Иванов, офицер бывшего л. — гв. кадрового полка, переименованного потом в 3-й гвардейский стрелковый полк. Иванов из своего полка командирован был в Сводно-гвардейскую роту в Гатчину для охраны дворца. Здесь он, юный офицер, обратил на себя внимание Черевина, и тот рекомендовал его Воронцову на должность полицеймейстера московских дворцов, должность скромную, с небольшим содержанием. Иванов, не знаю какими путями, занял положение комиссионера по доставке строительных материалов из Москвы в воронцовское тамбовское имение Новотомниково, где шла постройка церкви. Чрезвычайно богомольная графиня Воронцова очень интересовалась этими работами и оценила Иванова, сумевшего исполнять все требования быстро и дешево. Делал все это он, конечно, бесплатно, отказывался от всякого вознаграждения, и бескорыстно в буквальном смысле этого слова. Как-никак выгода для него все-таки получилась, и весьма заметная. Он стал известен как выдающийся работник, и, переступив иерархическую ступеньку помощника заведующего одним из дворцовых управлений, на которой старшие сослуживцы дожили до пенсии, он прямо получил назначение на самостоятельную должность в Варшаву. Если это случилось вследствие дамской протекции, то надо сказать, что на этот раз дамское вмешательство оказалось уместным. В Варшаве Иванов быстро стал своим человеком, сошелся не только с генерал-губернаторским двором, но и с поляками. Над ним товарищи подтрунивали, будто в предвидении своего назначения он отрастил себе польские залихватские подусники. Дипломатические способности оказались у него замечательные. Генерал-губернаторы гр. Шувалов и кн. Имеретинский не только состояли с ним в хороших отношениях, он, по их признанию, являлся истинным, испытанным другом. На Иванова сыпались милости. Помимо начальника дворцового управления он получил в заведование казенные театры, а затем и княжество Ловичское. По всем этим должностям, с особого высочайшего соизволения, он получал содержание, что составляло сумму свыше двадцати тысяч, и, кроме того, квартиру во дворце, дачу, прислугу, экипаж. Однако ни одно из учреждений, находившихся в его заведовании, от совместительства не пострадало, доходные статьи при нем значительно повысились, даже от эксплуатации дворцовых участков, на которые прежде почти не обращали внимание.
Способности Иванова как хозяина, а главное, умение жить с людьми, никому не наступая на ногу, не сгибая заметно спины, незаметно добиваясь намеченной цели, гарантировали ему в будущем блестящую карьеру, но его подрезало здоровье, пошатнувшееся после коронационных торжеств в Москве.
Иванова всюду приглашали нарасхват. У него работы было по горло в Варшаве, но, вероятно, не без его ведома и намека, нашли необходимым притянуть его к устройству народного праздника в Москве на Ходынке
[170]. Главным распорядителем был Николай Николаевич Бер, Иванов же состоял при нем консультантом. Ходынская катастрофа отозвалась губительно на нервах Павла Максимовича, его ни в чем не обвиняли, по-прежнему молодой генерал продолжал очаровывать Варшаву, но смертельная рана нанесена была в Москве, и от нее он, такой, казалось, счастливчик, погиб сравнительно молодым еще человеком.
