Саладин решил устроить крестоносцам ловушку. Он за один день взял Тибериаду, сжег много домов и приступил к осаде цитадели, где находилась графиня, супруга Раймонда, с немногочисленным гарнизоном.
«Когда франки узнали, что Салах ад-Дин захватил и сжег Тивериаду, — рассказывал Ибн аль-Асир, — они собрались на совет. Некоторые предлагали выступить против мусульман, сразиться с ними и помешать им овладеть цитаделью. Но вмешался Раймонд: «Тивериада принадлежит мне, сказал он, и в осаде находится моя собственная жена. Но я готов допустить, что крепость будет взята и что моя жена попадет в плен, если только наступление Саладина на этом остановится. Ибо, клянусь Богом, я видел прежде немало мусульманских армий, и ни одна из них не была столь многочисленной и столь сильной, как та, коей сегодня располагает Саладин. Так что лучше нам уклониться от схватки с ним. Мы всегда сможем потом снова забрать Тивериаду и заплатить выкуп за освобождение наших близких». Но князь Арнаут, сеньор Керака, сказал ему: «Ты хочешь внушить нам страх, говоря о силе мусульман, потому что ты их любишь и предпочитаешь их дружбу, иначе бы ты не произносил таких слов. И если ты говоришь мне, что они многочисленны, я отвечаю тебе: огню все равно, сколько дерева ему придется сжечь». Тогда граф сказал: «Я — один из вас, я сделаю как вы захотите, я буду сражаться на вашей стороне, но вы увидите, что из этого получится».
Армия Саладина была развернута на плодородной равнине, покрытой фруктовыми деревьями, а за ней находились пресные воды Тивериадского озера.
3 июля 12-тысячная армия крестоносцев выступила в поход. Расстояние от Саффурии до Тивериады она должна была пройти за четыре часа. Летом эта местность совершенно безводна. На всем пути бедуинские всадники засыпали крестоносцев тучами стрел, которые, правда, практически не причиняли крестоносцам вреда. Но этот обстрел замедлил движение войска короля Иерусалимского.
Незадолго до исхода дня крестоносцы достигли холма, у подножия которого лежала маленькая деревня Гиттин. А рядом на зеленой равнине, протянувшейся вдоль Иордана, стояла армия Саладина.
На следующий день, 4 июля 1187 года, с первыми отблесками зари обессиленные жаждой крестоносцы сделали отчаянную попытку спуститься с холма и достигнуть озера, но пехота наткнулась на стену сабель и копий и в беспорядке отхлынула на холм. Ошибкой было то, что король первыми пустил в бой пехотинцев, которые были особенно утомлены и не имели шансов одолеть тюркско-мамлюкскую конницу. Единственный шанс на успех давала бы только первоначальная атака рыцарской конницы, причем немедленно, вечером 3 июля, когда лошади еще не были окончательно обессилены жаждой.
Оборона крестоносцев была сломлена повсюду. Но они продолжали сражаться с мужеством отчаяния. Граф Раймонд с горсткой своих воинов прорвался через боевые порядки мусульман и ушел в Триполи, но за ним стена мусульманских воинов вновь сомкнулась.
«После его ухода франки едва не сдались, — утверждает Ибн аль-Асир. — Мусульмане подожгли сухую траву, и ветер понес дым в глаза рыцарей. Обуреваемые жаждой, огнем, дымом, летним зноем и пылом битвы, франки были совершенно обессилены. Но они сказали себе, что умрут только в бою. Они бросались в столь яростные атаки, что мусульмане были вынуждены отступать. Но после каждой атаки франки несли потери, и их число уменьшалось. Мусульмане овладели Истинным Крестом. Для франков это была самая тяжкая утрата, ибо на этом кресте, как они утверждали, был распят мессия, да снизойдет на него мир!»
Но после этого последние уцелевшие франки, около пятисот рыцарей, продолжали сражаться, укрепившись на холме за Гиттином, где им удалось поставить шатры и организовать оборону. Но мусульмане наступали со всех сторон, и только шатер короля продолжал стоять. Финал битвы описал старший сын Саладина аль-Малик аль-Афдаль, которому тогда было семнадцать лет: «В битве при Гиттине, первой битве, в которой я участвовал, я находился рядом с моим отцом. Король франков, находившийся на холме, бросил своих людей в отчаянную атаку, которая заставила наши отряды откатиться до того места, где был мой отец. В этот момент я увидел короля. Он был жалкий, съежившийся и нервно теребил свою бороду. Он шел вперед, крича: «Сатана не должен победить!» Мусульмане снова пошли на штурм холма. Когда я увидел, что франки откатились под натиском наших войск, я радостно закричал: «Мы их побили!» Но франки снова атаковали, и наши опять оказались около моего отца. Он еще раз послал их на приступ, и они заставили врага вернуться на холм. Я опять закричал: «Мы их побили!» Но отец повернулся ко мне и сказал: «Молчи! Мы разобьем их только тогда, когда упадет этот шатер наверху!» Не успел он закончить свою фразу, как шатер короля рухнул. Тогда султан спешился, простерся ниц и возблагодарил Аллаха, плача от радости».
Мусульмане ликовали. Султан сел на коня и направился к шатру. К нему привели знатных пленников — короля Ги де Лузиньяна и князя Рено де Шатийона. О дальнейшем рассказал советник султана Имад ад-Дин аль-Асфагани: «Салах ад-Дин предложил королю сесть рядом с ним и, когда следующим подошел Арнаут, он поставил его около короля и напомнил последнему о его злодеяниях: «Сколько раз ты клялся и нарушал свои обеты, сколько раз ты подписывал договоры, которые не соблюдал!» Арнаут ответил: «Все короли всегда так поступали. Я не делал ничего более». В это время Ги задыхался от жажды, он качал головой как пьяный, а его лицо выдавало большой страх. Салах ад-Дин обратился к нему с ободряющими словами и велел принести холодной воды, которую он и предложил ему. Король напился и передал остаток Арнауту, который также утолил жажду. Тогда султан сказал Ги: “Ты не попросил у меня разрешения, прежде чем дать ему напиться. Поэтому я не обязан проявить к нему милость”».
Имад ад-Дин продолжал: «Сказав эти слова, султан вышел, сел на коня и удалился, оставив пленников, терзаемых страхом. Он наблюдал за уходом войск и потом вернулся в свой шатер. Там он велел привести Арнаута, подошел к нему с саблей и ударил ему между шеей и плечом. Когда Арнаут упал на землю, ему отрубили голову и потом протащили труп за ноги перед королем, который начал дрожать. Видя его столь потрясенным, султан сказа ему, успокаивая: “Этот человек убит исключительно из-за его злодейства и вероломства!”»
Строго говоря, Саладин мстил Рено де Шатийону не столько за его набеги, которые были обычным делом с обеих сторон во взаимоотношениях латинских государств с соседними эмирами. Он мстил «принцу Арнауту» прежде всего за ту видную роль, которую тот сыграл во время разгрома мусульманской армии в битве при Рамле, когда во многом выполнял роль главнокомандующего. И насчет того, что привилегией тогдашних монархов было нарушение клятв, Рено де Шатийон был абсолютно прав. Сам Саладин вскоре это продемонстрировал, нарушив условия капитуляции Акры, чем обрек на гибель основную часть мусульманского гарнизона города.
Короля и большую часть пленных пощадили, но уничтожили всех тамплиеров и госпитальеров, как очень искусных воинов. Саладин собрал своих главных эмиров и поздравил их с победой, которая, как он сказал, восстановила честь мусульман, слишком долго подвергавшуюся надругательствам захватчиков. Теперь у крестоносцев больше нет армии, и этим нужно незамедлительно воспользоваться.
