Линдберги серьезно подумывали о переезде в Германию, но как раз в это время произошла печально известная «Хрустальная ночь», когда жители по всей Германии громили еврейские магазины и дома. Свое название эта серия погромов получила из-за разбитых стеклянных витрин. По сути это было грандиозное побоище при поддержке властей. В своей книге «Гитлерланд» Эндрю Нагорски описывает случай, когда маленького мальчика выбросили из окна на улицу; весь в крови, он попытался уползти, но толпа принялась пинать его ногами, и запинала бы до смерти, если бы его не спас проходивший мимо американец. «Хрустальная ночь» ужаснула весь мир.
Линдберги, конечно, тоже ужаснулись, но на свой странный лад. Энн писала в своем дневнике: «Только-только приходишь к мысли, что понимаешь мысли и дела этих людей, как они вдруг совершают нечто глупое, жестокое и недисциплинированное. Я шокирована и потрясена. Как мы там будем жить?» Здесь поражают два факта. Во-первых, хотя Энн и потрясена этими конкретными событиями («нечто глупое, жестокое и недисциплинированное»), она нисколько не возражает против общего отношения немцев к евреям. Во-вторых, судя по ее собственным словам, она вовсе не оставила мыслей о переезде в Германию, а просто опасается, что «Хрустальная ночь» сделает их положение немного более неловким.
Тогда люди впервые начали задаваться вопросом, на самом ли деле Чарльз Линдберг является национальным героем. Дальше было только хуже.
Говорили, что Линдбергам предлагали в Берлине дом, конфискованный у еврея, но они решили вернуться на родину. Там Чарльз связался с организацией под названием «Америка прежде всего» (America First), которая выступала против вовлечения Америки в европейскую войну. В сентябре 1941 года Линдберг посетил Де-Мойн в Айове, где собирался выступить с речью, в которой надеялся объяснить, почему он считает, что война с Германией будет ошибкой. Эту речь должны были передавать по национальному радио. В Колизее Де-Мойна в тот вечер собрались около восьми тысяч человек. Перед речью Линдберга, запланированной на 9.30, собравшиеся выслушали радиообращение Франклина Рузвельта из Белого дома. Сейчас мало вспоминают о том, что Америка едва не объявила войну Германии еще в сентябре 1941 года. Немецкие подводные лодки только что потопили три американских грузовых судна и атаковали военный корабль «Грир». Многие сторонники «Америки прежде всего» считали, что американские суда спровоцировали нападение, но в целом американцы считали такое предположение возмутительным. Вполне понятно, что после речи Рузвельта, когда на сцену вышел Линдберг, в воздухе повисло напряжение. Высоким, сбивающимся голосом, судя по воспоминаниям очевидцев, Линдберг заявил, что к войне Америку толкают три силы, намеренно искажающие факты, – британцы, евреи и Франклин Делано Рузвельт. «Я сейчас говорю только об агитаторах войны, а не о сбитых с толку мужчинах и женщинах, которые под влиянием дезинформации и пропаганды следуют за агитаторами», – сказал он.
Слова Линдберга были в равной степени встречены звуками недовольства и аплодисментами. Каждый раз, как его прерывали, он останавливался и замолкал, пока в зале не наступала тишина. По его словам, особенно вредное влияние оказывали евреи, потому что владели значительной долей предприятий и финансовых институтов, и контролировали «наш кинематограф, нашу прессу, наше радио, наше правительство». Линдберг признал, что евреи имеют право негодовать по поводу того, как с представителями их расы обращаются в Германии, но настаивал на том, что военная политика опасна не только для «нас», но и для «них». Как он пришел к такому выводу, он не уточнил.
Великобритания, как утверждал Линдберг, «недостаточно сильна, чтобы выиграть войну, которую она объявила Германии». Под конец он сделал вывод в духе Карреля: «Вместо того чтобы воевать с Германией, Америка должна вместе с ней и Англией сформировать расовую «Западную стену», которая будет как сдерживать завоевателей вроде Чингисхана, так и защищать от проникновения крови низших рас».
Статья в редакторской колонке вышедшей на следующее утро газеты «Де-Мойн регистер» старалась сохранить здравомыслящий тон. «Возможно, со стороны полковника Линдберга высказать то, что у него на уме, – это смелый шаг, но недостаток дальновидности и неспособность предвидеть последствия своих заявлений лишает его возможности добиться сколько-нибудь значимого политического влияния в нашей республике».
Позже тем же днем пришло сообщение о том, что у берегов Гренландии немцы подбили торпедами 1700-тонное грузовое судно «Монтана». По всей Америке люди стали отрекаться от Линдберга. Уэнделл Уилки, кандидат в президенты от Республиканской партии, назвал речь Линдберга «самой неамериканской речью, с которой на моей памяти выступал какой-либо деятель общенационального масштаба». Названные в честь Линдберга улицы, школы и аэропорты переименовывали. Пик Линдберга стал пиком Одинокого орла. Маяк Линдберга в Чикаго стал маяком Палмолив. TWA перестала называть себя «авиалиниями Линдберга». Имя Линдберга было замазано даже на водонапорной башне в его родном городке Литл-Фолс. В частной беседе президент Рузвельт сказал: «Я абсолютно уверен, что Линдберг нацист». Три месяца спустя Япония напала на Перл-Харбор, и Америка вступила в войну.
После объявления войны Линдберг высказался безусловно в поддержку Америки, но было уже поздно. Репутация его уже была испорчена. После войны он занялся охраной природы и многое сделал в этой области, хотя и не привлекая внимание публики. В 1957 году вышел фильм, посвященный его перелету в Париж, главную роль в котором сыграл Джеймс Стюарт, но в прокате он провалился. Со временем Линдберг отдалился от общественной жизни. Он умер от рака в своем доме на гавайском острове Мауи в 1974 году, в возрасте семидесяти двух лет.
Почти через тридцать лет после его смерти, в 2003 году, выяснилось, что личная жизнь Линдберга была гораздо более сложной, чем предполагалось прежде. С 1957 года и до самой своей смерти Линдберг поддерживал связь с продавщицей дамских шляп из Мюнхена, некоей Бригиттой Хессхаймер, от которой у него родились два сына и дочь. Дети рассказали журналистам, что для них Линдберг был «загадочным посетителем, приезжавшим один-два раза в год». Они знали, что это их отец, но думали, что его зовут Кареу Кент.
Также выяснилось, что близкие отношения связывали Линдберга и с сестрой Бригитты Хессхаймер, Мариеттой, от которой у него родилось два ребенка. Другой его любовницей была немецкая секретарша, предположительно под именем Валеска, от которой у него родились еще два ребенка. Эти связи он держал в такой тайне, что не его американская семья, ни биограф Э. Скотт Берг не имели о них ни малейшего представления. Как это ему удавалось, еще только предстоит выяснить.
Что можно утверждать наверняка, так это то, что личность великого героя двадцатого столетия таила в себе немало загадок и что он не был таким уж героем, каким его было принято считать.
По сравнению с биографией Линдберга жизненные пути других главных персонажей этой книги кажутся довольно обыденными и не слишком интересными. Тем не менее стоит вкратце рассказать, что происходило с ними после долгого лета 1927 года.
Шарль Нунжессер и Франсуа Коли, два французских авиатора, с которых и началась эта история, пропали навсегда, но их не забыли. В ноябре 1927 года мэр Нью-Йорка был вынужден признать, что 30 тысяч долларов, которые он собирался передать вдове Нунжессера в Париже, таинственным образом исчезли. Это были деньги так называемого Фонда Рокси, собранные на благотворительном концерте в театре Рокси, который Линдберг посещал в июне. Около 70 тысяч долларов, собранные в других городах Америки, в конечном счете нашлись, но в Нью-Йорке деньги пропали навсегда.
