Мы очень рады им всем, и не только из-за денег. Однако не хотелось бы, чтобы Эдем стал таким же многолюдным, как Даллас.
Впрочем, это маловероятно. Эдем – райское местечко. Наша единственная индустрия – колледж. Единственная церковь обслуживает все городские секты – церковь Божественного Оргазма; субботняя школа открывается в девять тридцать утра, службы начинаются с одиннадцати, пикники и оргии сразу же после служб. Мы не верим в пользу вколачивания религии в детские головы, но, по правде говоря, наша молодежь любит местную церковь, и в этом огромная заслуга нашего пастора – преподобного доктора М. О. Лоха. Малькольм вроде бы пресвитерианин; в голосе его до сих пор слышится шотландский акцент. Однако в нем нет ничего от угрюмого жителя гор, и детишки его просто обожают. Он всегдашний организатор пирушек и возглавляет всякого рода ритуальные действа. Наша дочь Элиза благодаря ему стала послушницей-экдисиасткой и мечтает заняться этим профессионально. (Ерунда! Она выскочит замуж, как только кончит школу. Я мог бы назвать имя этого молодого человека, хотя и не понимаю, что она в нем нашла.)
Маргрета состоит в Престольной гильдии. Я собираю пожертвования на субботней службе и служу в финансовой комиссии. Я по-прежнему состою в Братстве Апокалипсиса, но должен признаться, что мы истолковали его не совсем правильно: конец тысячелетия пришел и ушел, а Трубный глас так и не прозвучал.
Человек, который счастлив в доме своем, не терзается ночами напролет думами о загробном существовании.
Что есть успех? Мои давние сокурсники по Ролла-Теху наверняка сочтут, что я удовольствовался малым, став владельцем (на паях с банком) крошечного ресторанчика в захолустном городке. Но у меня есть все, что нужно человеку. Если бы не было Марги, я бы не захотел стать даже святым на Небесах. А если бы она попала в преисподнюю, я не побоялся бы туда спуститься. Впрочем, в ад я не верю, а нимб святого мне и вовсе не светит.
Сэмюэл Клеменс выразил это так: «Там, где была она, был рай». Омар Хайям сформулировал эту мысль чуть иначе: «Я не стану и думать о рае ином». Браунинг назвал это «Summum Bonum»
[35]. Все они утверждали одну и ту же величайшую истину, которая для меня звучит так: где Маргрета, там и рай.
Воздаяние справедливости
Первый рассказ Роберта Хайнлайна, «Линия жизни», как известно, был напечатан в 1939 году в журнале «Astounding». Посылая рукопись Джону Кэмпбеллу-мл., Боб в сопроводительном письме застенчиво признавался редактору, что не знает, куда отнести это произведение: к научной фантастике или фэнтези (Кэмпбелл в то время редактировал два журнала: «Astounding Science Fiction» – по научной фантастике, и «Unknown» – по фэнтези). После первой публикации Хайнлайн еще несколько лет с равным энтузиазмом отдавал себя обоим жанрам, пока окончательно не утвердился на рынке как ведущий научный фантаст своего времени. Но это отнюдь не означало, что тот, изначальный Хайнлайн, легко игравший за обе команды, куда-то исчез, испарился, канул в небытие. Он всегда был тут, рядом, готовый выпрыгнуть как черт из коробочки. Так появились «Они», «Неприятная профессия Джонатана Хога», «Magic, Inc.», «Человек, который путешествовал со слонами», «Дорога доблести» и, наконец, «Иов». А если ему это было необходимо, Хайнлайн спокойно внедрял в научно-фантастические тексты откровенно мистические элементы – Древних марсиан, живущих вне времени, души людей, путешествующих по чужим телам (или вообще без оных), или материальные воплощения литературных персонажей. А в последних вещах он и вовсе приравнял реальный мир к литературным объектам.
Но вернемся в август 1939 года, когда был опубликован вполне научно-фантастический рассказ «Линия жизни». Рассказ этот заметили, и Хайнлайну начали приходить первые письма от читателей. Одно из них было от девятнадцатилетнего студента-химика, которого звали Айзек Азимов. Помимо всего прочего (Айзек был весьма словоохотлив, и мысли его свободно витали, переходя с предмета на предмет), Азимов писал об искусстве пиара, о том, что Иегова заполучил в свою поддержку хорошую прессу, так что Сатане не помешало бы нанять хорошего пресс-агента… Надо сказать, многие писатели – как сороки, они собирают в свои гнезда всякие блестящие штучки, просто так, на всякий случай, авось потом пригодится. Вот и Хайнлайн запомнил идею и спустя 45 лет написал Айзеку Азимову письмо, в котором назвал его крестным отцом романа «Иов: Комедия справедливости».
Разумеется, в основу романа легла не только идея юного Айзека. Прежде чем начать работу над «Иовом», все лето 1982 года Хайнлайн читал Библию. Я думаю, что выбор тематики был трезво просчитанным ходом: Хайнлайн вполне мог предполагать, что в 1984 году все бросятся отмечать оруэлловскую дату политическими, футурологическими или антиутопическими песнопениями, и тогда на фоне общего хора его одинокое соло будет выгодно выделяться. Библия не была для Хайнлайна чем-то посторонним или случайным – он родился и рос в религиозной семье, и, хотя его отношения с Богом, по-видимому, закончились еще в юном возрасте, у него было достаточно примеров, с которых можно было написать Алекса Хергенсхаймера.
Другим источником вдохновения было творчество Джеймса Брэнча Кейбелла – надо сказать, это еще один привет из прошлого, из начала тридцатых годов. Еще в Академии ВМФ Хайнлайн прочел книгу Кейбелла «Юрген: Комедия справедливости» – и она во многом повлияла на его вкусы и мировоззрение. В тридцатые годы эта книга служила семейству Хайнлайн в качестве пробного камня для новых знакомых – отношение к ней позволяло быстро отделить «своих» от «чужих». Немного позже за «Юргеном» последовали остальные части «Биографии жизни Мануэля». В результате идеи Кейбелла (и «кейбеллизмы») пронизывают все раннее творчество Хайнлайна, но в позднем «Иове» это влияние заметнее всего: во-первых, Боб взял у «Юргена» подзаголовок «Комедия справедливости»; во-вторых, оттуда же позаимствован Кощей, выведенный у Кейбелла демиургом; а в-третьих, сама идея бессмысленных блужданий героя между раем и адом в поисках справедливости, в результате которых он учится принимать вещи такими, какие они есть.
И третьим значимым ингредиентом «Иова» можно считать «Путешествие капитана Стормфилда в рай» Марка Твена. Не столько антураж (концепция загробной жизни как делового предприятия уже использовалась Хайнлайном в «Magic, Inc.»), сколько сам стормфилдовский дух витает над «райскими» сценами романа.
Критика, уцепившись за «библейские» составляющие книги, предсказуемо навесила на «Иова» ярлык антиклерикальной атеистической сатиры, но Хайнлайн отнюдь не собирался примерять одежды Лео Таксиля. Его интересовали более сложные вопросы, такие как, например, соотнесение этического и эстетического – тема, которую он впервые открыл в «Неприятной профессии Джонатана Хога». В романе есть отсылки и к другим ранним произведениям писателя, в частности к депрессивному рассказу «Они», балансирующему на грани солипсизма, или научно-фантастическим рассказам «Истории Будущего». Хайнлайн перебирает накопленные за полвека темы и образы (свои, чужие – все равно) и составляет из них пазл, мозаику, джазовую импровизацию – некую новую сущность. И вместе с тем, закладывая в текст свои старые «пасхалки», он как бы намекает: «На самом деле я думал и писал об этом еще тогда, просто вы этого не понимали».
