Однако не думайте, что мытье посуды – мое любимое занятие. Я терпеть не мог этого в детстве – не могу терпеть и теперь.
Тогда почему я делал это? Почему не сбежал?
Разве трудно понять? Мытье тарелок позволяло мне быть рядом с Маргретой. Бегство, может быть, и заманчиво для некоторых должников – вряд ли здесь рьяно преследовали тех, кто бежал под покровом ночи. Однако для супругов, один из которых яркая блондинка (да еще в стране, где блондинки особенно привлекают внимание), а другой ни слова не говорит по-испански, бегство вряд ли возможно.
Мы оба работали как про`клятые – с одиннадцати до одиннадцати, за исключением вторника, с номинальными перерывами на сиесту (два часа) и на ланч и обед (по полчаса), зато оставшиеся в сутках двенадцать часов безраздельно принадлежали нам. Да еще целые сутки по вторникам!
Такого чудесного медового месяца мы не провели бы даже на Ниагарском водопаде! У нас была крошечная комнатка на чердаке в задней части здания, которое занимал ресторан. Там было жарко, но мы редко появлялись дома днем, а к одиннадцати вечера там уже становилось вполне терпимо, независимо от того, насколько жарким выдался день. В Масатлане жители того общественного слоя, к которому мы теперь принадлежали (то есть самого низшего), по большей части обходятся без канализации. Но мы жили в здании ресторана, где был сливной туалет с проточной водой; днем мы пользовались им вместе с прочими работниками, а остальные двенадцать часов в сутки он был в нашем полном распоряжении. (Во дворе был дощатый сортир, к услугам которого я иногда прибегал в рабочие часы, но Маргрета им никогда не пользовалась.)
Душ находился на первом этаже, рядом с туалетом для служащих, а поскольку горячей воды в подсобке требовалось много, в доме стояла большая газовая колонка. Сеньора Валера регулярно отчитывала нас за перерасход горячей воды («Газ тоже стоит денег!»). Мы молча выслушивали ее и продолжали брать столько кипятка, сколько нам было нужно.
По закону патрон был обязан обеспечивать нас кровом и едой (еще и одеждой, но об этом я узнал много позже), поэтому мы ели в ресторане – разумеется, не фирменные блюда, но вполне приличную еду – и комнату нам отвели там же.
«Лучше блюдо зелени, и при нем любовь, нежели откормленный бык и при нем ненависть!» Мы были вместе, и этого нам хватало.
Маргрета иногда получала на чай, особенно от гринго, и мало-помалу копила наличные. Мы старались тратить как можно меньше денег – Маргрета купила только обувь себе и мне. Она откладывала деньги, думая о том дне, когда мы перестанем быть рабами и сможем уехать на север. Я не питал иллюзий насчет того, что страна к северу от нас – та самая, где я родился… но все же это был ее аналог. Там говорили по-английски, а ее уклад и культура наверняка были сходны с образом жизни, привычным нам обоим.
В первую же неделю из-за чаевых Маргреты у нас возникли трения с сеньорой Валера. По закону нашим патроном был дон Хайме, но ресторан принадлежал ей, – во всяком случае, так нам объяснила повариха Аманда. Когда-то Хайме служил в этом ресторане старшим официантом, а потом женился на дочке хозяина, что позволило ему занять пост метрдотеля. Когда тесть умер, Хайме, как считали окружающие, стал владельцем ресторана, но его супруга крепко держала в руках кошелек и занимала почетное место кассирши.
(Может быть, следует добавить, что доном Хайме был только для нас, ибо являлся нашим патроном, а в сущности таковым не был. Почтительное обращение «дон» невозможно перевести на английский. То, что человек владеет рестораном, еще не делает его доном, тогда как, например, судья, несомненно, дон.)
В первый же раз, заметив, что Маргрете дали чаевые, сеньора велела сдать деньги в кассу, – мол, в конце каждой недели Маргрета будет получать определенный процент.
Маргрета прямиком отправилась в подсобку.
– Алек, что делать? Чаевые были моим главным доходом на «Конунге Кнуте», и никто никогда не требовал, чтобы я ими делилась. Имеет ли она на это право?
Я велел ей не отдавать чаевые сеньоре, а сказать, что мы обсудим с ней все в конце дня.
В положении пеона было одно преимущество: нас нельзя было уволить из-за разногласий с хозяином. Конечно, нас могли выгнать… но тогда Валера потеряла бы уплаченные за нас десять тысяч песо.
К концу дня я точно знал, что и как сказать, вернее, как это должна говорить Маргрета, потому что вести самый примитивный разговор на испанском я обучился только через месяц.
– Сэр и мадам, мы не понимаем вашего распоряжения насчет моих чаевых. Нам хотелось бы поговорить с судьей и узнать у него, требует ли этого наш контракт.
Как я и подозревал, им вовсе не хотелось разговаривать с судьей на эту тему. По закону им принадлежал труд Маргреты, но они не имели никакого права на деньги, данные ей третьими лицами.
На этом, однако, дело не кончилось. Сеньора Валера, разозлившись, что ей перечит простая официантка, вывесила объявление: «NO PROPINAS – ЧАЕВЫХ НЕ БЕРЕМ». Такое же уведомление появилось и в меню.
Пеоны не бастуют. Но в ресторане работали еще пять официанток, две из них – дочки Аманды. В день, когда сеньора Валера запретила брать чаевые, она обнаружила, что в ресторане осталась одна-единственная официантка (Маргрета), а кухня вообще пуста. Так что хозяйке пришлось капитулировать. И она нам этого не простила.
Дон Хайме обращался с нами как с наемными работниками, его жена – как с невольниками. Разница между этими понятиями огромна, несмотря на затасканное клише «подневольный труженик». Поскольку мы готовы были трудиться на совесть, пока не выплатим весь свой долг, но совершенно не желали признавать себя рабами, то волей-неволей вступили в конфликт с сеньорой.
Вскоре после разногласий по поводу чаевых Маргрета заподозрила, что сеньора Валера время от времени обыскивает нашу каморку. Впрочем, предотвратить это мы не могли, так как дверь не запиралась, и, пока мы оба работали, хозяйка могла беспрепятственно, когда вздумается, входить в нашу комнату.
Я предложил соорудить какую-нибудь ловушку, но Маргрета с этой идеей не согласилась и стала носить деньги с собой. Можете себе представить, какого мнения мы были о нашей патронессе, коль скоро Маргрете приходилось остерегаться вороватой хозяйки.
Мы не позволили придиркам сеньоры Валера разрушить наше счастье. И даже сомнительный статус «супругов» не омрачил наш весьма необычный медовый месяц. Разумеется, я мог омрачить его и сам, ибо меня вечно подмывало анализировать вопросы, в которых я ничего не понимал и даже не знал, как следует приступить к их анализу. Но Маргрета была куда практичнее меня и не поощряла подобных умствований. Я, например, пытался хоть как-то обосновать наши отношения, сообщив, что полигамия вовсе не запрещается Священным Писанием и ее отвергают лишь современные законы и обычаи, но Маргрета резко оборвала меня, заметив, что ее совершенно не интересует, сколько жен и наложниц было у царя Соломона, и что ни он, ни кто другой из ветхозаветных персонажей не станет для нее примером для подражания. Если я не хочу жить с ней, то так и должен сказать! Ну же!
