– Двадцать пять сентаво, мой друг. У вас нет мелочи? Хотите, я вам разменяю?
– Пепе, друг мой, прошу вас, примите от нас этот скромный подарок.
– Нет, нет, нет! У туристов я с удовольствием выманю даже золотые зубы, а потом выпрошу еще что-нибудь. С вас, мой друг, только двадцать пять сентаво.
Я не посмел настаивать. В Мексике у мужчин есть гордость; ее нет только у покойников.
Высота el Cerro de la Neveria – около ста футов. Мы поднимались медленно, я шел не спеша, чтобы Маргрета не устала. По некоторым признакам я заподозрил, что она ждет ребенка, но, поскольку сама она меня об этом пока не известила, я не считал возможным об этом заговаривать.
Мы отыскали наше излюбленное местечко, где можно было расположиться в тени небольшого деревца и откуда открывалась великолепная круговая панорама: на северо-западе – Калифорнийский залив, на западе – Тихий океан, а вдали, на горизонте, – облака, венчавшие горную вершину на мысе Баха-Калифорния, в двухстах милях отсюда. На юго-западном побережье дивный пляж Playa de las Olas Atlasтянулся к Cerro Vigia (Сторожевому холму) и дальше, к Cerro Creston на оконечности полуострова, где высился гигантский маяк «el Faro». За южной окраиной города виднелся причал береговой охраны.
На востоке и северо-востоке вздымались горы, а в ста пятидесяти милях за ними притаился Дуранго. Сегодня стояла такая ясная погода, что, казалось, протяни руку – и коснешься горных склонов.
Масатлан раскинулся у подножья холма, как модель игрушечного городка. Величественный собор выглядел архитектурным макетом, и я в который раз поразился тому, что католики с их нищей паствой ухитряются возводить столь чудесные храмы, а вот протестанты, которых ничуть не меньше, с трудом собирают средства на постройку куда более скромных зданий.
– Смотри, Алек! – воскликнула Маргрета. – У Анибала и Роберто новый aeroplano! – Она показала рукой вдаль.
Действительно, у причала береговой охраны стояли два aeroplanos. Один из них – та самая огромная гротескная стрекоза, которая спасла нам жизнь; новый же – совсем другой. Сначала мне показалось, что он тонет у причала: поплавки, на которых садилась на воду первая машина, у второй начисто отсутствовали.
Потом я понял, что новый аппарат – в полном смысле слова летающая лодка. Корпус aeroplano сам по себе был поплавком или лодкой водонепроницаемой конструкции. Моторы с пропеллерами крепились над крыльями.
Я с недоверием отнесся к столь радикальным изменениям. Скромная надежность аппарата, в котором мы уже летали, нравилась мне гораздо больше.
– Алек, давай навестим их в следующий вторник.
– Хорошо.
– Как ты думаешь, Анибал предложит нам полетать на новом aeroplano?
– Только если об этом не будет знать команданте. – Я не стал говорить, что новый аппарат показался мне не слишком надежным; Маргрета отличалась редким бесстрашием. – Но мы зайдем к Анибалу, попросим показать нам новую машину. Лейтенанту это понравится. Роберто тоже. Ну, доставай еду.
– Ах ты, поросенок, – ответила она, разостлала serviletta
[24] и начала выгружать еду из корзинки.
Вторники давали Маргрете возможность разнообразить великолепную мексиканскую кухню Аманды своими датскими или другими заграничными блюдами. Сегодня она приготовила датские бутерброды, которые обожают и сами датчане, и все, кому выпало счастье отведать это угощение. Аманда разрешила Маргрете хозяйничать на кухне, а сеньора Валера не вмешивалась, да и вообще не заходила на кухню – судя по всему, они с поварихой заключили вооруженное перемирие задолго до того, как в ресторане появились мы. Аманда была женщиной с характером.
Сегодня бутерброды были с вкуснейшими креветками, которыми славится Масатлан, но креветки оказались лишь началом… Помнится, была еще ветчина, индейка, хрустящий бекон, майонез, три сорта сыра, несколько видов солений, крохотные перчики, какая-то неизвестная мне рыба, тончайшие ломтики говядины, свежие помидоры, томатная паста, три сорта зеленного салата и что-то наподобие баклажанов во фритюре. Уф! К счастью, для того, чтобы наслаждаться едой, вовсе незачем знать, как именно это приготовлено. Маргрета выкладывала передо мной бутерброды, а я с восторгом поглощал все подряд, независимо от того, знал я, что ем, или нет.
Часом позже у меня началась сытая отрыжка, которую я старательно пытался скрыть.
– Маргрета, я сегодня уже говорил, что люблю тебя?
– Говорил, но уже давно.
– Обожаю. Ты не только прекрасна, очаровательна и отличаешься весьма привлекательными пропорциями, ты еще и дивно готовишь.
– Благодарю вас, сэр.
– Не угодно ли вам, чтобы я восхитился еще и вашим интеллектуальным совершенством?
– Пожалуй, нет. Это необязательно.
– Как вам будет угодно. Если передумаешь, скажи. Перестань возиться с остатками – я все потом уберу. Лучше ложись рядышком и объясни, почему ты продолжаешь жить со мной? Уж точно не из-за моих кулинарных способностей. Неужели все-таки потому, что я лучший судомой на всем западном побережье Мексики?
– Именно поэтому.
Она привела место нашего пикника в первозданное состояние, a все остатки еды сложила в корзинку, чтобы потом отдать Аманде.
После этого Маргрета легла рядом со мной, положила мне под шею руку и вдруг с тревогой подняла голову:
– Что это?
– Что…
Я прислушался. Отдаленный гул нарастал, будто откуда-то из-за поворота на полном ходу приближался тяжелый грузовой состав. Однако же ближайшая ветка железной дороги проходила с севера на юг, от Чиуауа к Гвадалахаре, то есть очень-очень далеко от полуострова Масатлан.
Гул нарастал. Вздрогнула земля. Маргрета села.
– Алек, мне страшно.
– Не бойся, родная. Я с тобой.
Я притянул ее к себе и прижал крепко-крепко. Земля ходила под нами ходуном, а глухой гул превратился в невообразимый рев.
Тот, кто хоть однажды испытал землетрясение, пусть даже слабенькое, поймет наши чувства лучше всяких описаний. А тот, кто землетрясения не испытывал, не поверит никаким словам, и чем точнее я попытаюсь описать случившееся, тем больше вероятности, что все это примут за выдумку.
Самое худшее в землетрясении то, что ухватиться совершенно не за что… а самое пугающее – шум, адская какофония чудовищных звуков: треск разламывающихся камней, какой-то хруст и скрежет, грохот обвалов, испуганные крики, вопли, плач, стоны раненых и жуткие завывания животных, обезумевших в буйстве стихии.
И все это безостановочно.
Это длилось целую вечность. А потом нас тряхнул главный толчок, и город рухнул.
Я все это слышал. Оглушительный шум многократно усилился. Я с трудом приподнялся на локте и взглянул на город. Купол собора лопнул как мыльный пузырь.
