Разумеется, человек свободен в своем ответе на вопросы, которые задает ему жизнь. Но свобода – не своеволие. Свободу надо понимать в терминах ответственности. Человек несет ответственность за то, чтобы дать на вопрос правильный ответ, чтобы найти истинный смысл ситуации. А смысл – это то, что находят, а не то, что дают. Крамбо и Махолик
{59} указывают, что поиск смысла в ситуации связан с восприятием гештальта. Это утверждение поддерживает гештальтист Вертгеймер: «Ситуация семь плюс семь равно… – это система с лакуной, с прорехой. Можно заполнить лакуну разными способами. Один из ответов – четырнадцать – соответствует ситуации, заполняет лакуну и есть то, что структурно требуется в этой ситуации, на этом месте, в соответствии со своей функцией в целом. Это отвечает ситуации. Другие ответы, например пятнадцать, не подходят. Это неправильные ответы. Вот в чем состоит концепция запросов ситуации, ее “требований”. “Требования” такого рода представляют собой свойство объективное»
{60}.
Я сказал, что смысл не может быть назначен произвольно, его следует ответственно искать. Я мог бы сказать также, что его нужно искать с помощью совести. В самом деле, в поисках смысла человека направляет совесть. Совесть можно определить как интуитивную способность человека находить смысл в ситуации. Поскольку смысл уникален, он не подпадает под действие общих законов, и интуитивная способность, такая как совесть, – единственный способ овладеть гештальтами смысла.
Совесть не только интуитивна, она также креативна. Снова и снова совесть человека приказывает ему сделать то, что противоречит назиданиям общества, к которому он принадлежит, так сказать, его племени. Представим себе племя каннибалов: творческая совесть человека вполне может обнаружить, что в конкретной ситуации будет больше смысла пощадить врага, чем его убивать. Так, совесть вполне может начать революцию, и то, что поначалу было уникальным смыслом, может сделаться универсальной ценностью: «Не убий». То, что сегодня уникальный смысл, завтра – универсальная ценность. Так создаются религии и возникают ценности.
Совесть также обладает способностью обнаруживать уникальные смыслы, которые противоречат принятым ценностям. Та заповедь, которую я только что процитировал, дополняется другой: «Не прелюбодействуй». В этом контексте на ум приходит история мужчины, который вместе с молодой женой был отправлен в Аушвиц. Он рассказывал мне после своего освобождения, что, когда их разлучили в концлагере, он в последний момент почувствовал настоятельную потребность попросить жену, чтобы она выжила: «Любой ценой, ты меня понимаешь? Любой ценой…» Она, конечно, поняла: она была красавица, и ей мог представиться в ближайшем будущем шанс спасти свою жизнь, согласившись стать проституткой для эсэсовцев. На случай, если бы возникла такая ситуация, муж хотел, так сказать, авансом дать ей отпущение. В последний момент совесть побудила его, приказала освободить жену от заповеди «Не прелюбодействуй». В уникальной ситуации – подлинно уникальной – уникальный смысл заключался в отказе от универсальной ценности супружеского обета, в том, чтобы нарушить одну из десяти заповедей. И это был единственный способ соблюсти другую из десяти заповедей – «Не убий». Если бы он не дал ей своего разрешения, то принял бы на себя часть ответственности за ее смерть.
Ныне мы живем в век рушащихся, исчезающих традиций, то есть вместо сотворения новых ценностей в поисках уникальных смыслов происходит обратное: универсальные ценности оскудевают. Вот почему все больше людей оказываются пленниками пустоты и бесцельности, экзистенциального вакуума, как я привык это называть. И все же, даже если бы разом исчезли все универсальные ценности, жизнь останется осмысленной, поскольку с утратой традиций никуда не денутся уникальные смыслы. Разумеется, чтобы находить смыслы даже в эпоху, лишенную ценностей, человеку требуется вся полнота способностей совести. Из этого с очевидностью следует, что в такую эпоху, как наша, то есть в век экзистенциального вакуума, первоочередной задачей образования должна быть не передача традиций и знаний, а укрепление той способности, которая позволяет человеку находить уникальные смыслы. Сегодня образование не может привычно следовать по традиционным рельсам, оно должно пробуждать способность к независимым и аутентичным решениям. В эпоху, когда десять заповедей утратили, по-видимому, безусловную неколебимость, человеку больше, чем в прежние века, необходимо прислушиваться к десяти тысячам заповедей, которые возникают в десяти тысячах уникальных ситуаций, из которых состоит жизнь человека. А к этим заповедям его направляет совесть, и только на нее он может полагаться. Живая, пылкая совесть – единственное, что помогает человеку противостоять последствиям экзистенциального вакуума, то есть конформизму и тоталитаризму (см. предыдущую главу).
Мы живем в эпоху изобилия – всевозможного. СМИ бомбардируют нас огромным количеством стимулов, и нужно защищаться от них, отфильтровывать лишнее. Нам предлагается множество возможностей, из них нужно выбирать. Словом, мы должны принимать решения, что для нас существенно, а что нет.
Мы живем в эпоху Таблетки. Нам предлагаются неслыханные прежде возможности, и, если мы не хотим, чтобы нас с головой накрыло распутство, нужно применять избирательность. Избирательность же основана на ответственности, то есть на принятии решений под руководством совести.
Настоящая совесть не имеет ничего общего с тем, что я бы назвал «суперэготистской псевдоморалью». Нельзя от нее отмахнуться и как от условного рефлекса. Совесть, несомненно, человеческий феномен. Но следует уточнить, что она также «всего лишь» человеческий феномен. Она зависима от человеческой природы, то есть ей присуща человеческая ограниченность, ведь совесть не только направляет человека в поисках смысла, но нередко и сбивает его с пути. И человек, если только он не перфекционист, признает также эту погрешность совести.
Да, человек свободен и ответствен. Но его свобода ограничена. Человеческая свобода – не всемогущество, человеческая мудрость – не всеведение, и это верно как для мышления, так и для совести. Никто не может быть до конца уверен в подлинности смысла, в который уверовал. И не будет этого знать даже на смертном одре. Ignoramus et ignorabimus
[7] – не ведаем и не будем ведать, как сказал Эмиль Дю Буа-Реймон, хотя в принципиально ином контексте психофизической проблемы.
Но и признавая свою человеческую природу, человек все-таки должен безоговорочно следовать своей совести, хотя и сознавая вероятность ошибки. Я бы сказал, что вероятность ошибки не освобождает от обязанности попытаться. Как сформулировал Гордон Олпорт, «мы можем одновременно быть наполовину уверены и всем сердцем преданны»
{61}.
