Тамбурина Львовна выходить к ужину решительно отказалась, сославшись на избыток работы. Впрочем, ясно, что не будь у нее работы, все равно бы не пришла.
– Пани Тамбурина всех стесняется, а меня еще и боится, – объяснил Гесту Хенрик. – Потому что слишком молодой. К тому же детдомовский. Знаете, какая репутация у ребят вроде меня? Когда я тут только поселился, она спрашивала пани Маржану, не буду ли я принимать наркотики прямо на общей кухне; та мне передала. Я хотел сказать: «На кухне – ни за что, только в ванной!» – но вовремя прикусил язык. Все-таки пани Маржана хозяйка квартиры, не стоит с ней так шутить.
– Меня Тамбурина однажды встретила в коридоре пья… слегка подвыпившим, – хмуро признался Бьорн, в последнее время налегавший исключительно на кока-колу, – и сочинила невесть что. Наябедничала хозяйке, будто я в запое и скоро наверняка сожгу весь дом; хорошо, что пани Маржана разумная женщина, объяснила ей, что немного выпить после рабочего дня – совершенно нормально. Но установлению теплых дружеских отношений между мной и пани Тамбуриной это не помогло. Жалко на самом деле. Она славная женщина, только очень уж перепуганная. Наверное, в детстве с ней что-то плохое случилось – так в подобных случаях говорят.
Дело кончилось тем, что суши они съели сами, а четверть пирога и почти непочатую коробку конфет Гест понес Тамбурине. Хенрик с Бьорном заключили пари на пять евро – возьмет или нет. Хенрик с оптимизмом, присущим молодости, ставил на обаяние Виктора, Бьорн с сомнением качал головой: «Она не захочет быть хоть чем-то нам обязанной».
Бьорн проиграл.
* * *
Гест постучался, сказал:
– Добрый вечер, я всего на минутку, зато с угощением. Кусок в горло не лезет без вас!
Тамбурина Львовна очень ему обрадовалась, чего греха таить. Знала, что после двух почти бессонных суток над переводом выглядит отвратительно, поэтому сперва выключила верхний свет, оставив только настольную лампу, а потом отперла дверь. Гест стоял в коридоре, переминался с ноги на ногу, словно бы не решаясь войти. Неужели он такой же стеснительный, как я? – умилилась Тамбурина Львовна. – Хотя все-таки вряд ли. Наверное, просто демонстрирует уважение к моему личному пространству. Ужасно мило с его стороны.
– Заходите, пожалуйста, – сказала она.
Ну наконец-то сама пригласила, – с облегчением подумал Гест. Не то чтобы личное приглашение было для таких как он обязательным условием, но с ним определенно легче. Сегодня это важно. Очень уж тяжелая работа предстоит.
Вошел, поставил на письменный стол тарелку с пирогом, коробку с конфетами примостил на комод, многословно расхваливал поварской талант Бьорна и качество шоколада, говорил, говорил, говорил, все тише и одновременно быстрее, пока у Тамбурины Львовны не закружилась голова.
– Извините, пожалуйста, – прошептала она, опускаясь на диван. – Мне… нет, со мной все в порядке. Просто надо присесть.
– Обязательно надо, – подтвердил Гест. – Вы сколько суток не спали?
– Я спала, – едва ворочая языком, возразила Тамбурина Львовна. – Если спать иногда короткими промежутками, по пятнадцать-двадцать минут, хватает всего двух часов сна в сутки, чтобы сохранить работоспособность. Ничего, послезавтра все сдам и тогда отосплюсь.
– Двух часов сна в сутки может хватить только на то, чтобы себя угробить, – укоризненно сказал Гест. – Впрочем, дело хозяйское, вы взрослая женщина, делайте, что хотите. Но прямо сейчас вам обязательно надо полежать.
Тамбурина Львовна, как ни силилась, не могла открыть глаза, но сквозь сон слышала, как скрипнула сперва половица, а потом и дверь – открылась, закрылась, замок защелкнулся. Сосед понял, что она переутомлена и ушел, такой деликатный человек.
Гест некоторое время стоял неподвижно, даже не дышал, чтобы не разбудить соседку, ему это было совсем не трудно, мог бы и вовсе никогда не дышать, но очень уж любил сам процесс.
Наконец убедился, что Тамбурина Львовна спит достаточно крепко, подошел к ней и невольно схватился за голову: ну и развлечение я себе отыскал! Одним серпом тут не обойдешься, придется хорошо поработать руками – всеми, сколько удастся в себе найти. С самого начала понимал, что с ней будет трудно, но насколько трудно, все равно не представлял. Воображение отказывало. Даже его воображение! Хотя, казалось бы, чего он только на своем веку не перевидал.
Плотный, клейкий кокон, в который была заключена Тамбурина Львовна, он распутывал почти до утра: рук, как на грех, оказалось всего семнадцать, больше, как ни старался, не отросло. И все в лоскуты изрезал этими адскими волокнами, с виду похожими на темные шелковые нити, а наощупь – хуже стекловаты. Ладно, потерплю, что мне сделается. А ничего. И останавливаться, в любом случае, слишком поздно.
В самом конце Тамбурина Львовна проснулась. Скорее всего от его собственной боли и нетерпения, все-таки в ходе работы связь становится очень крепка. Но проснулась она настолько храброй, что увидев склонившееся над ней темное безликое существо с множеством окровавленных рук, не умерла от страха, не упала в обморок, даже не закричала, а вполне внятно – насколько это вообще возможно для проснувшегося в таких обстоятельствах человека – спросила:
– Чего вам от меня надо?
Гест к тому моменту настолько устал, что ответил честно:
– Вашу бессмертную душу, конечно. Мне надо, чтобы она у вас была.
Голос ужасного существа был таким теплым и нежным, что Тамбурина Львовна снова уснула. А проснувшись чуть ли не за полдень, одетая, на неразобранном диване, в тапке на левой ноге – правая благоразумно свалилась на пол – вспомнила только, что видела очень странный сон про соседа, хотя не могла сформулировать, в чем именно заключалась странность. Даже немного обидно – обычно она хорошо запоминала сны, особенно такие, приснившиеся за самой дальней чертой переутомления, и вдруг самой себе нечего рассказать.
Но настроение у нее все равно было прекрасное, несмотря на рабочий завал, который теперь уже, пожалуй, не разгрести в срок. Плевать, – с несвойственной ей обычно лихостью думала Тамбурина Львовна. Главное – я жива. Настолько жива, что в каждой клеточке тела бурлит такая смешная щекочущая радость, как было когда-то в детстве, давно, до того, как мама сошла с ума.
* * *
Маржана чувствовала себя так плохо, что впору было сдаваться врачам. Но и сама в общем знала, что врачи ей вряд ли помогут. Однако в субботу пошла убирать верхнюю квартиру, как всегда.
Собиралась открыть дверь своим ключом, но чертов Гест ее опередил. Распахнул дверь перед Маржаниным носом, улыбнулся – шире не бывает, взмахнул своим серебристым серпом – господи, чего только не примерещится, какой может быть серп? – щелкнул выключателем, и коридор залил неприятный Маржане тускло-белый, так называемый «дневной» свет.
– Это тоже экономичная лампочка, – предупреждая вопросы, сказал Гест. – Желтая, слава богу, перегорела, и я вкрутил эту. Тусклый белый свет все у тех же тибетцев символизирует Дэвалоку. Не высший идеал продвинутого буддиста, но как по мне, неплохое место. Самый приятный из шести миров сансары. Долгожительство, счастье и разнообразие наслаждений – включены. Сам бы с удовольствием там переродился, иногда очень хочется в отпуск. А вам?
