– Варежки в портфеле, – откликнулась дочь. – Жарко.
Проворчала, скорее по привычке:
– Вечно тебе жарко, а потом сопли. Лишь бы в школу не ходить.
– Меня учительница не любит, – пожаловалась Кристина. – Хотя я лучше всех задачи решаю. И всегда тихо сижу.
– Школа не затем, чтобы тебя там любили. В школе надо учиться.
– А я хорошо учусь.
Ну, кстати, да, это правда. Пока хорошо. Посмотрим, что потом будет.
– А когда домой придем, сырники пожарим? – спросила Кристина. – Я помогу!
– Нельзя каждый день сладкое. В воскресенье будут тебе сырники. А сегодня надо сварить борщ.
– Опять борщ, – скривилась дочь.
Какая же она все-таки противная, когда чем-то недовольна. Хоть на край света беги, лишь бы эту кислую мордочку больше никогда не видеть. Борщ она, видите ли, не любит. Ладно, ничего. Теперь нарочно побольше сварю. Чтобы на целую неделю хватило. Я тебе покривлюсь.
Перешли дорогу, прошли мимо дома Андруховичей, с привычной неприязнью покосилась на их новые окна. Дорогие стеклопакеты, где только люди деньги берут. Иногда кажется, что все вокруг что-то где-то воруют, и только я одна как дура живу на зарплату… Вежливо поздоровалась с глухой бабкой Вандой, выползшей на солнышко и застывшей посреди палисадника, как ветхое огородное пугало. Дочь нетерпеливо потянула за руку: чего мы встали, идем домой!
Ладно, идем.
Из подъезда нового шестиэтажного дома с большими балконами, где один квадратный метр стоит как вся бабки Вандина развалюха, вышла рыжая фифа в дурацком желтом пальто и короткой, не по возрасту, юбке. Это какой же надо быть дурной козой, чтобы после тридцати лет показывать ноги. Кому интересно, какие ноги бывают у старух? И рюкзак еще нацепила, как школьница. Смотреть смешно.
– Какая красивая тетя! Как принцесса! – восхищенно воскликнула Кристина.
Есть у нее такая подлая манера: хвалить посторонних женщин, специально, чтобы матери было обидно. Особенно тех, что помоложе и покрасивей, но в общем любая старая кошелка сойдет – если вырядилась, как на дискотеку.
Мстительно сказала:
– Ты такой никогда не будешь. У тебя ноги короткие. И разнесет тебя с возрастом, как всю папину родню. Ты в них пошла, ничего не поделаешь.
Дочь снова скривилась. Могла бы, конечно, и зареветь, но и так неплохо. Нора почувствовала, что отомщена.
– Борщ, – торжественно сказала она, добивая поверженного противника. – Сейчас придем, переоденешься, вымоешь руки, и сразу чистить картошку. И лук. Ясно тебе?
Кристина насупилась, но вместо того, чтобы замедлить шаг и хоть немного оттянуть неприятный момент, пошла еще быстрей. Нора едва за ней поспевала, то и дело поскальзываясь на подтаявшем льду; впрочем, мучиться пришлось недолго. Уже пришли.
Одно хорошо, когда забираешь дочь из школы: не надо искать в сумке ключи. Кристина любит открывать двери сама. И запирать тоже любит. Такая вот ключница растет. Маленькая аккуратная дотошная старушка. Как у меня могла родиться такая дочь?
«Нет, погоди, не так, – сказала себе Нора. – Ставим вопрос иначе: откуда у меня вообще взялась дочь? У меня же не…»
– Почему мы не заходим? – спросила сероглазая девочка в белой шапке. – Мама, я же открыла! Мамочка! Ты почему стоишь?
«Потому что я шагу не могу сделать, – подумала Нора. – Потому что у меня кружится голова. Потому что меня тошнит, не то от давешнего кофе на голодный желудок, не то от страха, так сразу и не разберешь. Потому что…»
– Капуста! – сказала она вслух. – У нас дома нет капусты, детка. Совершено забыла. А какой без капусты борщ. Сейчас схожу. А ты переодевайся и начинай чистить картошку.
Вырвала наконец руку из цепкой ледяной лапки и внезапно поняла, что боится повернуться спиной к девочке в белой шапке, к этому странному чужому – боже, ну, конечно, чужому! – ребенку, к дверному проему, за которым вместо тепла и уюта обжитого жилища клубится какая-то дымная сладкая мгла. Боится так, словно этот старый одноэтажный дом может прыгнуть на нее сзади, навалиться тяжелым деревянным телом, проглотить, не прожевывая, и тогда уж все, ты его навсегда.
Девочка шагнула к Норе, хотела что-то сказать, но та не стала слушать. Отступала, пятясь назад, с каждым шагом все громче выкрикивая: «Капуста!», «Нам нужна капуста!», «Я куплю капусту и сразу вернусь!»
И только когда больно стукнулась локтем об край распахнутой садовой калитки, решилась развернуться. Пулей вылетела на улицу и бегом помчалась прочь. Каким-то чудом не упала, хотя ноги в пижонских серебряных ботинках то и дело разъезжались на мокром, ноздреватом, но местами все еще скользком льду.
Опомнилась только в фермерской зеленной лавке, куда обычно не заходила, потому что вдвое дороже, чем на центральном рынке – это даже как-то не смешно. Но сейчас, конечно, не до принципов. Капуста есть? Есть. Беру. И да, буду потом таскаться с нею весь день. С капустой спокойнее.
С капустой было настолько спокойнее, что у Норы хватило выдержки поздороваться с продавцом, расплатиться, взять сдачу, аккуратно сложить в кошелек. И только потом, оказавшись на улице с тяжелым бумажным пакетом, спросила себя: «Что это было вообще? Кем я была? Зачем?»
Поняла, что совсем не готова узнать ответы на все эти вопросы, и поспешно, пока жизнь снова не передумала быть ее жизнью, свернула к Ужупскому мосту и пошла на другой берег, то и дело всхлипывая от страха и облегчения, с каждым шагом все крепче прижимая к груди круглый капустный кочан.
Рынок Халес
(Halės Turgus)
Рукопись, найденная на рынке
– Завтра на рынке Халес будут играть Баха, – говорит Анна.
– А в круглосуточной «Максиме» Моцарта? – мгновенно откликается Йорги. – А в центральном универмаге Вагнера? Давно пора.
– Нет, не будет ни Моцарта в «Максиме», ни Вагнера в универмаге, – невозмутимо отвечает Томас. – Не настолько все у нас хорошо. Пока только Бах на центральном рынке, чем богаты, тем и рады. Бери, что дают.
– Вы что, серьезно? – хмурится Йорги. – Бах на рынке? На чем его там можно играть? На электрооргане? Зачем? Какой бред.
– Да нет, вроде не на электро, – говорит Томас. – На самом обычном, только довольно компактном. Его привезут. И еще на аккордеоне, который теоретически тоже немножко орган. В городе фестиваль аккордеонной музыки или что-то вроде того; неважно. Важно, что на рынок Халес приволокут орган и будут играть Баха. По-моему, такое нельзя пропустить.
А Анна достает из сумки буклет фестиваля, где на бирюзовом фоне изображен летящий аккордеонист.
– Смотри, какая красота.
– Ты имеешь в виду эту бумажку? – снисходительно щурится Йорги, но глаза его сразу теплеют. – Дай сюда, – и потом, после долгой паузы, кивает: – Да, ничего так картинка. Даже удивительно, что ее взяли для буклета. Обычно заказчики выбирают полное говно и требуют еще немножко его испортить. Может, чей-то родственник сделал бесплатно? Или просто времени не было носом крутить?
