Как только назначение Ермолова на Кавказ было решено, Цицианов стал постоянным героем его писем двум друзьям и товарищам по оружию
[43].
Ермолов — Михаилу Семеновичу Воронцову, командовавшему русским экспедиционным корпусом во Франции:
«1 июня 1816 г. Петербург.
Грузия, о которой ты любишь всегда говорить, много представляет мне занятий. Со времени кончины славного князя Цицианова, который всем может быть образцом и которому там не было не только равных, ниже подобных, предместники мои оставили мне много труда».
«29 дек. 1816. Тифлис.
Наши собственные чиновники, отдохнув от страха, который вселяла в них строгость славного князя Цицианова…»
«Январь 10, 1817, Тифлис.
…Слабость и неспособность начальствовавших здесь после князя Цицианова, человека единственного!»
«Здесь надобно другого князя Цицианова, которому я дивлюсь и которого после смерти почувствовали здесь цену».
«9 июля 1818. Лагерь на Сунже.
Таким образом исчезли все предприятия славного и необыкновенного Цицианова. Злоба и невежество Гудовича изгладили до самых признаков».
«20 окт. 1818, Сунжа.
Мне приятно было прочесть и другие книжки, в которых справедливо говорится о славном Цицианове. Поистине после смерти его не было ему подобного. Не знаю, долго ли еще не найдем такового, но за теперешнее время, то есть за себя, скажу перед алтарем чести, что я далеко с ним не сравняюся. Каждое действие его в здешней земле удивительно; а если взглянуть на малые средства, которыми он распоряжал, многое казаться должно непонятным. Ты лучше других судить можешь, бывши свидетелем дел его. От старика Дельпоццо знаю я, как он любил тебя, и ты все право имеешь хвастать, что служил под начальством сего необыкновенного человека. Меня бесит, что я никого при себе не имею, кто бы мог описать время его здесь начальствования, но думаю, что и материалов для того достаточных не найдется. Я нашел здесь архив в бесчестном беспорядке, многие бумаги растеряны, сгнили, стравлены мышами. Трудолюбивый мой Наумов собрал, что осталось; теперь он в совершеннейшем устройстве, разобран по содержанию бумаг, по годам и все в переплете. Одного недостает, чтобы в сем виде был он тотчас после смерти Цицианова».
Ермолов — Арсению Андреевичу Закревскому, дежурному генералу Главного штаба:
«18 ноября 1816 года, Тифлис.
Не уподоблюсь слабостию моим предместникам, но если хотя бы немного похож буду на князя Цицианова, то ни здешний край, ни верные подданные Государя нашего ничего не потеряют».
«26 янв. 1817, Тифлис.
По несчастию, после славного Цицианова был глупый Гудович, а что еще хуже, непримиримый Цицианова неприятель».
«Все исчадие здешних царей и владетельных князей одной бешеной собаки не стоит! Много у меня дела, а то бы принялся я за них и припомнил им времена князя Цицианова, которого одна память в трепет приводит».
В чем же дело? Явно мало для столь высокого мнения, для демонстративного превознесения личности и деятельности Цицианова только военных успехов.
Ермолов был человек суровый, честолюбивый, ревнивый к чужим успехам, склонный к уничижению паче гордости, и такое возвеличивание предшественника должно иметь какие-то из ряда вон выходящие причины. Должно быть какое-то редкое совпадение мировосприятий, каких-то существенных черт личности, представлений о том, как именно нужно замирять Грузию и Кавказ.
Тут, очевидно, не только некое совпадение представлений, но и образ действий Цицианова драгоценен для Ермолова как спасительный опыт.
В чем же заключался этот опыт? Что это был за стиль поведения? Какая метода представлялась князю Павлу Дмитриевичу идеальной для приведения к порядку и послушанию Грузии и Кавказа? Действительно ли Цицианов совершил за три года нечто такое, что заложило фундамент русского владычества на Кавказе?
Прежде всего — что представлял из себя князь Цицианов в чисто биографическом плане? Основной биографический источник — сочинение Платона Зубова (не путать с екатерининским фаворитом). Он выпустил в двадцать третьем году небольшую книжечку под названием «Жизнь князя Цицианова», где собрал по еще довольно свежим следам — прошло менее двадцати лет со дня гибели князя — сведения о его семье, воспитании, отрочестве, формировании личности. Есть, кроме того, очень немногочисленные свидетельства мемуаристов-современников.
Павел Дмитриевич Цицианов родился 8 сентября 1754 года в Москве. Отец его происходил из очень хорошего грузинского княжеского рода, который уже во времена князя Павла Дмитриевича породнился с последним грузинским царем Георгием XII, женившимся на княжне Цициановой. Но еще при Петре дед князя Павла Дмитриевича выехал в Россию и служил в гусарах при Анне Иоанновне. Отец нашего Цицианова был человеком вполне просвещенным и не менее обрусевшим. Он обучал сына европейским языкам и вообще воспитывал его как русского дворянина. Через пятьдесят лет, в 1804 году, командующий войсками в Закавказье генерал Цицианов писал в одном из своих гневных посланий непокорным горцам:
«Неверные мерзавцы!.. Вы верно думаете, что я грузинец, и вы смеете так писать? Я родился в России, там вырос и душу русскую имею».
В тринадцать лет он перевел французскую книгу по военному инженерному делу, читал и переводил европейских военных теоретиков. В частности — известного французского военного писателя Фолара, сподвижника Карла XII, выдвинувшего идею атакующей колонны в противовес существовавшей тактике развернутого строя батальонов. Этой идеей впоследствии широко пользовался Наполеон.
Писал молодой Цицианов и стихи. Впрочем, в XVIII веке их писали многие. В том числе и Суворов.
Выбор Фолара в качестве материала для перевода сам по себе значим. Развернутый батальонный строй давал возможность поражать противника залповым ружейным огнем, но плотно построенная колонна выигрывала в стремительности движения и в способности таранным ударом взламывать боевые порядки противника. То, что молодой Цицианов, готовясь к военной карьере во времена, когда господствовала линейная тактика Фридриха II, обратил внимание на Фолара, свидетельствовало о его характере и военных пристрастиях.
Семнадцати лет он начал реальную службу прапорщиком в лейб-гвардии Преображенском полку, затем по собственному желанию перевелся в армию и в тридцать лет получил под командование Санкт-Петербургский гренадерский полк, с которым принял участие во Второй турецкой войне. В 39 лет он был произведен в генерал-майоры — пока довольно заурядная, хотя и вполне успешная военная карьера. Польское восстание 1794 года стало поворотным моментом в его судьбе.
