Совершенно так же внешнеполитическая имперская доктрина военного министра, восходящая к «восточным утопиям» Петра I и Екатерины II, доктрина, которой он обосновывал необходимость войны с Турцией вопреки категорическим возражениям министра финансов, вошла в катастрофическое противоречие с его же представлениями о внутреннем развитии страны.
Проницательный политический мыслитель, понимавший неимоверную сложность внутренних проблем, в качестве стратега-генерала бестрепетно расширял пределы империи на юго-востоке, неумолимо покоряя Кавказ, завоевывая Среднюю Азию, ставя перед Россией непосильные экономические задачи и провоцируя международные осложнения.
А между тем в «Воспоминаниях» присутствуют оценки и размышления, свидетельствующие о тонком понимании чужих ошибок в международной сфере. Таковы страницы, к примеру, посвященные мексиканской авантюре Наполеона III. Брезгливое описание попытки французского императора посадить на место законного президента Бенито Хуареса австрийского эрцгерцога Максимилиана в качестве монарха имеет важный подтекст. Внимательно читавший западную прессу Милютин, разумеется, знал, что в Мексике перед французской интервенцией закончилась ожесточенная гражданская война, которую мексиканцы назвали Войной за Реформу, одной из главных составляющих которой был «Закон Хуареса», отменяющий «фуэрос» — сословные привилегии. Победа Максимилиана и французов означала откат Мексики в прошлое, что было для Милютина принципиально неприемлемо.
Отнюдь не будучи самоуверенным догматиком и фанатичным доктринером, Милютин сознавал, что грубая реализация его идеалов чревата роковыми искажениями. В дневниковых записях он убеждал себя, что этих искажений можно избежать:
«Но сильная власть не исключает ни личной свободы граждан, ни самоуправления; но преобладание русского элемента не означает угнетения и истребления других народностей; во устранение сословных привилегий — далеко от нивелирства и социализма».
Однако само наличие этих заклинаний свидетельствует о глубоких сомнениях и подавляемых страхах. Как мы теперь знаем — вполне основательных…
Воспоминания Милютина — грандиозная энциклопедия светлых плодотворных идей и опасных заблуждений, высоких прозрений и наивных иллюзий всего русского XIX века, среди которых одно из важнейших мест занимает роковая кавказская проблема, ясно изложенных широко осведомленным человеком, который старался быть максимально честным перед собой и потомками.
ЧЕРКЕСИЯ — «КАВКАЗСКАЯ АТЛАНТИДА»
И с этим злом, веками освященным,
Ужасным, тело свыклося мое;
А из него от солнечного жара
Сочатся капли крови постоянно
И на скалы Кавказа упадают.
Алексей Николаевич Веселовский, известный историк литературы, в исследовании «Прометей в кавказских легендах и мировой поэзии», опубликованном в 1902 году в «Кавказском вестнике», писал:
«С тех пор, как легенда о Прометее подверглась впервые литературной обработке Гезиода, прошло двадцать шесть веков, но она все еще могущественно действует на человечество. Прометей — один из немногих его избранников, сочувствие к которым сопутствует мировой истории, — и, благодаря тому, что еще в отдаленной древности греческий миф о нем слился с преданиями народностей Кавказа о скованных титанах-страдальцах, во множестве вариаций повторялась повсюду, как нечто неизбежное, завещанное веками, именно кавказская обстановка мучений титана. На почве локализации предания сближаются такие крайности человеческого творчества, как кабардинские, осетинские или иные поверья… и просветленные гуманною мыслью и идеализмом художественные произведения Эсхила или Байрона».
В том, что именно Кавказ был выбран греческими гениями местом страданий Прометея, есть свой глубинный смысл, который не исчерпывается наличием схожих легенд у кавказских народов — у черкесов, в частности. Этот древний сюжет, реализовавшийся именно в той части Кавказа, обращенной к Черному морю, которая впоследствии была населена адыгами-черкесами и абхазами и была прочно связана с греческим миром, бросает мрачный отсвет на последующую судьбу этих народов. Тем более что кавказские варианты мифа принципиально пессимистичнее греческих — страдания титана бесконечны и у него нет надежды на вмешательство героя-освободителя.
А. Веселовский формулирует важную для нас мысль:
«Поразительная особенность Кавказа, которую можно было бы назвать бессмертием народной памяти или поэтическим консерватизмом, — умение в течение тысячелетий сберегать то, что некогда поразило народный ум или воображение, и, точно сохранив его в глубине своих ущелий, за твердыней гор, неприкосновенно передавать позднейшему потомству, ставит теперь лицом к лицу в мировой литературе обе эти противоположности…»
Это «бессмертие народной памяти», не только поэтический, но и — глубже — психологический консерватизм, то, что сегодня можно назвать психологической стабильностью, цельностью и прочностью мировосприятия, — стало одной из фундаментальных причин трагедии Черкесии, когда, волею геополитических обстоятельств и логики развития империи, она оказалась в неразрешимом конфликте с могущественной Россией.
Мы не будем излагать здесь длительную и многосложную историю взаимоотношений черкесских племен с Московским государством. Можно только сказать, что в XVI–XVII веках, когда эти отношения были достаточно оживленными, ничто не предвещало драмы, разыгравшейся в XIX веке, предпосылки которой сформировались в веке XVIII.
Мифологическая Атлантида рухнула в океанскую пучину в результате грандиозного природного катаклизма.
Историческая Черкесия исчезла в результате катастрофы военно-политической.
До начала 1860-х годов адыги-черкесы (наиболее крупные племена: шапсуги, абадзехи, натухайцы, темиргоевцы, бжедухи, убыхи) населяли обширное пространство от Черноморского побережья до Прикубанья. Восточнее проживали адыги-кабардинцы. Как и об античной Атлантиде, о «Великой Черкесии» существует много мифов, но есть и несомненная данность — пространство обитания адыгских народов было пространством богатой и своеобразной культуры. Это был особый мир, производивший сильное впечатление на европейцев. Мир, безжалостно и — как теперь очевидно — неоправданно разрушенный.
Трагедия такого масштаба заслуживает изучения внимательного и объективного, ибо уроки, которые можно извлечь из происшедшего, более чем актуальны. Не говоря уже о таком немаловажном понятии, как справедливость.
Что это была за культура?
В 2005 году вышло поразительное по своей смысловой и фактологической насыщенности издание, называющееся «Старые черкесские сады. Ландшафт и агрикультура Северо-Западного Кавказа в освещении русских источников». Создал этот двухтомник знаток истории Кавказа вообще и Черкесии в особенности Самир Хотко. Это увлекательное и горькое чтение, ибо речь, как правило, идет о достижениях великой аграрной цивилизации, погибавшей на глазах русских исследователей.
