– А лягушка, которую видела миссис Диринг, очень большая? – спросил Эверетт.
– Чудовищная. Кажется, она так выразилась, – сказал отец. – По крайней мере, так мне передала Дори.
Дори в тот вечер дежурила в диспетчерской.
– Думаю, лягушка просто сидит там, в Твайтви. Лане показалось, что она мертвая, – наверное, грузовик сбил. Надо ее убрать. Не ждать же до утра.
Эверетт заметно огорчился. Он уже видел в мечтах, как положит лягушку в ведро, привезет домой и она будет жить с ними.
– А может, она еще жива, – сказал отец. – Кто знает. Посмотрим.
В центре Лавленда было темно. Уличные фонари гасли в одиннадцать вечера, и яркие фасады магазинов погрузились в тень. В таком виде родной город немного пугал Эверетта. Днем здесь всегда было полно народу: взрослые глазели на витрины, по мосту через реку Литл-Майами прогуливались влюбленные парочки, в парке носились одноклассники Эверетта. Но по ночам город выглядел так, словно его обитатели спешно эвакуировались, словно знали что-то такое, о чем не догадывались Эверетт с отцом. Далеко у реки все же горели два фонаря: один перед «Пакстон-грилем», второй перед автокафе «У Стейси». Они подъехали к «Стейси».
Внутри автокафе тоже было залито ослепительным светом – сияющий во тьме оплот пива, чипсов и фастфуда. Стейси, вертлявая тетка с провонявшими табаком волосами, конечно, была на месте. Она всегда была на месте. И как она потом рассказывала, отец Эверетта выглядел абсолютно нормально, когда подъехал к окошку.
– Что будешь, Эв?
Его тоже звали Эверетт. Его сын был Эвереттом Третьим.
– Две банки «Маунтин Дью», банку копченых колбасок и пакет шкварок.
Она вручила шефу полиции заказ. Он протянул ей пятерку.
– Куда вы?
– В Твайтви.
– И чего там?
– Лана видала лягушку размером с добермана.
– Шутишь!
– Да какие уж тут шутки.
– Ну, мой дядя как-то поймал здоровенного сома, с мастифа размером. Но про таких больших лягушек я не слыхала.
– Да твой дядя, Стейси, небось хорошо принял той сивухи, которую он у себя в сарае гонит.
Эверетт хихикнул.
– Да уж наверняка, – сказала Стейси. – Слушай, Эв…
– Да?
– Как ты думаешь, а не может это быть от того грохота, который мы ночью слыхали?
– Какого грохота?
– Да как будто гром гремел. Да какой сильный! Около полуночи. Народ у «Пакстона» говорил, что гремело две ночи подряд, но в последний раз прямо громыхало.
– В отделение никто ничего не сообщал.
– Да ну?
– Ну да. Я, по крайней мере, ничего такого не слышал. И грохота не слышал.
– Жуть как гремело, Эв. Некоторые говорили, может, самолет реактивный? Ты Ролдо знаешь? Он во флоте служил, во Вьетнаме. Так вот, он говорит, это звуковой удар. Не знаю, я в этом не смыслю, но, может, ты знаешь? У нас тут самолеты-то летают? Из Дейтона или еще откуда? Может, из Райт-Паттерсона?
– Да нет вроде.
– Странно. Звук вроде шел от Твайтви-роуд. Я потому и спросила. Подумала, может, это как-то связано.
– Разберемся.
– Ну да, ты уж разберись.
Когда они ехали от Стейси к Твайтви-роуд, Эверетт улыбался.
– Что ты? – спросил отец.
– Ты так по-разному с людьми разговариваешь, – ответил сын.
– Это моя работа. – Эверетт-старший взъерошил сыну волосы. – Если я не буду говорить с ней по-простому, она подумает, что я задираю нос. Люди должны доверять сотрудникам полиции. А если кто-то из них считает себя умнее меня, это ничего.
Он засмеялся.
– А теперь передай-ка мне колбасок.
Твайтви была грунтовой дорогой, она разрезала Литл-Майами надвое и проходила по старому, еще до Гражданской войны построенному мосту. Они прибыли на место, и отец затормозил.
– Посвети, – попросил Эверетт.
Отец направил фары прямо на дорогу перед машиной и включил их. Ночь отступила на несколько ярдов. Дорогу залил резкий свет, выбелив камни и траву на обочинах. Никого.
– Может, она прыгнула назад в реку? – предположил Эверетт.
– Проедем подальше.
Машина поползла вперед. Эверетт опустил стекло. Колеса скрипели по щебенке громко, но как-то печально и страшновато. Щеки и уши пощипывало. Когда они проезжали над рекой, запахло речной водой, влажной землей и чем-то еще…
– Пап?
– Что, сынок?
– Чем это тут пахнет?
В воздухе и правда витал какой-то необычный, трудно определимый запах. Немножко похоже, показалось Эверетту, пахнет в кинотеатре. А его отцу вспомнилась свадьба и «амаретто сауер», которым он угощал будущую мать Эверетта.
– Миндалем, – сказал отец. – И чем-то еще. Пшеницей? Горохом?
– Люцерной! – подсказал Эверетт.
– Точно. Люцерной. Странно.
Они ехали дальше. Здесь не было домов, и над дорогой постепенно смыкался лес. Обочины заросли пыреем, который шуршал по дверце машины со стороны Эверетта, будто кто-то осторожно царапал ее ногтями.
– Стой! – сказал Эверетт. – Остановись! Что это там?
Отец направил фару налево. Да, там что-то было. Что-то привалилось к откосу.
– Да это мешок с мусором.
– Ты уверен?
– А что же еще? Я…
Круглый черный предмет вздулся – и это несомненно был тяжелый, глубокий вдох – и снова опал. Эверетт схватил отца за руку.
– Папа?
– Что?
– Что это?
– Это не лягушка.
– Тогда что?
– Я… я не знаю. Может, собаку машина сбила. Или медвежонка.
– Медвежонка?
– Может быть.
Отец полез в бардачок и вынул оттуда девятимиллиметровый «смит-вессон», который тут же снял с предохранителя.
– Что ты делаешь? – спросил Эверетт.
– Пойду посмотрю, кто это. Похоже, зверь мучается. Наверно, придется его прикончить.
– Не надо, папа. Позвони Хорасу. Он еще не спит. Пусть привезет свой дробовик.
Отец улыбнулся.
– Все в порядке, скаут, – сказал он. Давно он не называл Эверетта скаутом. – Не бойся, он сейчас не в состоянии ни на кого набрасываться. Я через минуту вернусь. Жди меня в машине.
Он оставил свою дверь открытой и медленно пошел по направлению к мешку на обочине, опустив правую руку с револьвером.
Все еще пристегнутый ремнем, Эверетт следил, как отец приближается к мешку. На полпути он стал обходить его, но остановился, зажав нос свободной рукой.
