– Но почему?
– Мама боялась, что днем я могу встретить школьных знакомых. Она не хотела, чтобы меня доставали. Но я никого из них больше не видел.
– Понятно, и когда ты пошел в колледж, то начал навещать Эми?
– Ну, сначала только изредка. Когда Джо умерла, у Эми никого не осталось. Идти мне не хотелось, но я чувствовал, что должен. Когда я пришел в первый раз, она еще была подключена к аппарату и выглядела ужасно хрупкой. Мне казалось, это вроде как мой долг или что-то типа того. В общем, я начал… и уже не смог остановиться.
– С тобой кто-нибудь ходил?
Джейкоб помотал головой:
– Нет. Я ходил один. И это была тайна.
– Каждую неделю?
– Ну, не сразу. Поначалу эти визиты давались мне с огромным трудом, и приходилось прямо-таки заставлять себя насильно. Я ходил раз в несколько месяцев. Готовился к каждому посещению. Тогда она еще была в интенсивной терапии, но, когда ее перевели в «Голубую лагуну», стало полегче. Я ходил все чаще и чаще и в конце концов уже не мог без этого. Решил стать волонтером. И почему-то на душе стало полегче. Звучит, наверно, дико, но…
– Совсем нет! Звучит круто. Я думаю, иногда с ней по целым неделям не разговаривал никто, кроме тебя. Это очень самоотверженно с твоей стороны.
– Ну, я так об этом не думаю, но все равно спасибо. – И давно ты стал волонтером?
– Года два назад. На самом деле я тогда пришел сказать, что больше не смогу навещать ее так часто. А в результате…
– Почему вдруг так?
– Потому что собрался жениться, – проговорил он, глядя в пол.
– А-а.
– Да-а-а.
– И что же случилось, когда ты пришел ей сообщить? – Ты будешь смеяться… Тогда я навещал ее примерно раз в две-три недели, хотя бывало и чаще. И вот я пришел и говорю, что через неделю женюсь. И что всегда буду ее любить, но теперь мне уже не следует приходить так часто. Я предупреждал, что ты будешь смеяться; так вот, Эми… у нее сделалось такое лицо, словно она сейчас заплачет. Она, конечно, не заплакала; в смысле, она же не могла, правда? Но ее глаза как будто наполнились слезами. Так это выглядело.
Мне стало стыдно, – продолжил он после паузы. – И тогда я сказал, что не хотел так говорить и буду приходить по-прежнему. А на обратном пути увидел объявление о наборе волонтеров, которых приглашали сидеть с пациентами. Я посчитал, что тут не будет никакого особого обмана, – ведь я делаю что-то для пациентов, причем сразу для многих, а не просто зависаю со своей бывшей девушкой.
– Ее еще кто-нибудь навещает – из тех, кто знал ее раньше?
Джейкоб на секунду заколебался.
– Я думаю… Нет, сейчас только я.
– И каков был твой план сегодня? Чем бы ты тут занимался, если бы я не пришла и не накрыла тебя?
– Я просто хотел понять, что тебе известно. Накрутил себя, представляя сенсационные разоблачительные статьи обо мне и Эми. С обвинениями и… в общем, все такое. Я знаю, что теперь я крепко влип. Я реально облажался.
– Я такими статьями не занимаюсь, Джейкоб. А что у тебя в сумке?
– Флешки.
– Ты что, собирался скопировать информацию с моего компьютера?! – воскликнула она, не сдержав возмущения.
Джейкоб испуганно отставил недопитый чай, который она приготовила, несмотря на все его возражения, и попытался подняться.
– Не надо, не вставай! Ты себя так совсем покалечишь. Я не буду звонить в полицию.
– Правда?
– Обещаю. До тех пор, пока ты со мной честен.
– Моя жена беременна. И она не в курсе, что я хожу к Эми. Она вообще не в курсе, кто такая Эми. Она не здешняя, а у меня дома о случившемся не говорят. Так что это мой большой секрет. У нас сейчас все непросто. С женой, в смысле. Я боялся, что ты напишешь о нас с Эми, и тогда все вообще пойдет прахом. Полагаю, ты не оставила идею написать что-то обо мне? Ну, вот я тебе все на блюдечке и преподнес… – Он сидел, подперев руками голову и методично надавливая на лоб большими пальцами.
– Я даже не догадалась, что это ты был там, в больнице, – призналась Алекс. – Так далеко моя фантазия не заходила.
– Отлично. Значит, я тем более облажался по полной программе.
– Я совсем не хочу портить тебе жизнь. Но почему бы тебе не рассказать все жене? Ты ведь ничего плохого не сделал.
– Ты мою жену не знаешь. Она не выносит вранья. И с ней в такие игры лучше не играть, особенно когда речь идет о другой женщине.
– Но это же не роман на стороне! Да и Эми не в том состоянии, чтобы конкурировать с твоей женой!
– Не имеет значения. Поверь мне. Я скрывал все это от Фионы с самого начала. Еще с тех пор, когда почти не появлялся у Эми. Чем дальше, тем больше налипало вранья, и теперь уже образовался целый снежный ком. За столько-то лет! Уж ей-то не покажется, что я ничего плохого не сделал. – Он пожал плечами. – Хотя я ведь и правда виноват, разве нет? Я ей врал.
– Я знаю, каково это – скрывать что-то от любимого человека. А еще я знаю, что беды идут от тайн, а не от честности.
– При всем уважении, – ответил Джейкоб, поднимая на нее глаза, – я сомневаюсь, чтобы у тебя когда-нибудь была подобная тайна. Я годами изворачивался, навещая свою полумертвую школьную подружку. И ты будешь говорить, что можешь мне конкуренцию составить? Ну-ка, послушаем.
Она попыталась отогнать возникший перед глазами образ: лицо Мэтта, когда он нашел бутылку в бачке унитаза.
– Что? – засмеялась она. – Ты что, серьезно? Я вот прячу запасную кредитку в морозилке, чтобы удержаться от ненужных покупок. Но это же не значит, что я шопоголик!
Мэтт тогда ничего не сказал. Поставил бутылку на стол в их крошечной лондонской кухне и начал медленно и тщательно мыть руки. Она топталась в отдалении, размышляя: вернуть бутылку на место или открыть, раз уж случай представился?
– Ну, хотя бы слив заработал, – произнес Мэтт. – Мне пора на дежурство.
Алекс глядела на Джейкоба и думала о его здоровой, трезвой жене, в животе которой жил здоровый, крепкий малыш. Она, наверно, гадает, куда подевался ее муж.
– Возможно, мы еще продолжим, – сказала она. – Оставь мне свой номер, и я вызову тебе такси.
Глава двадцать восьмая
Эми
Лето 1996-го
Сегодня я проснулась, а Боб сидит у меня на постели. Я сразу догадалась, еще до того, как он заговорил. Он тяжелый: вся кровать просела, словно лодка, которую подхватило большой волной.
Наверно, ему приснился кошмар или что-то типа того, потому что он нес какую-то бессмыслицу. И голос был такой булькающий, каким он начинает разговаривать, когда у «Вест Хэма» дела на поле идут плохо или очередной его старичок-клиент откидывает коньки. Хотя нет, голос был даже хуже: словно он набил рот маринованным луком, и слова не могут выбраться наружу.
