— Метеллус Англэйд.
— А твою маму?
— Фифайн Бономе.
Не женаты, конечно. Крестьяне редко женятся. Но многие из живущих в плакаж больше верны друг другу, чем иные "цивилизованные", вступившие в законный брак.
— А сестру и двоих братьев тебе тоже хочется увидеть?
— Да, мисс Кэй.
— Они старше тебя?
— Только Розмари. Близнецы младше.
— Твои братья — близнецы? Я не знала. Должно быть, наша семья очень важная.
В культе вуду близнецы играли важную роль. Были даже особые службы для духов марасса.
— Хотите, расскажу вам про свою деревню, мисс Кэй? — спросила Тина.
— Очень хочу. Расскажи, пожалуйста.
— Ну, она не такая большая, как та, что мы проезжали нынче утром, — это я про Вальери. Но там славный рынок и родник…
Они болтали, просто чтобы скоротать время. Ближе к вечеру тропа вывела их на плоскогорье, выровнялась и стала расширяться. По сторонам появились плетни и калье, люди из-за бамбуковых изгородей с любопытством поглядывали на чужаков. Случалось ли им прежде видеть белую женщину?
Но Кэй быстро поняла, что не она была главным объем том внимания. Они не отрываясь смотрели на девочку, сидевшую перед ней в седле.
Тина отвечала на их взгляды. Это была ее деревня.
На развилке Кэй натянула поводья.
— Куда нам, Тина?
— Туда! — Голос девочки дрожал от волнения.
Кэй повернула мула налево, обернулась и увидела потянувшуюся за ними толпу крестьян.
Что им нужно? И если они узнали девочку, почему, во имя Божье, не окликнули ее по имени, не помахали? Не ужели предчувствие, заставившее ее захватить сумку из коричневой кожи, оправдывается?
Тропинка, по которой они свернули, теперь шла вниз сквозь пышные, но неухоженные заросли широколиственных банановых пальм и дикого манго. По сторонам выстроились новые калье. И здесь люди выглядывали из дверей и из калиток и выходили, чтобы присоединиться к молчаливому и потому казавшемуся зловещим шествию.
"О господи, только не говорите мне, что дело обернется плохо теперь, когда я все-таки добралась сюда! Что такое с этими людьми?"
— Вон там! — Взволнованно подскакивая в седле, Тина протянула дрожащую ручонку.
Стоявший на отшибе у поворота тропы, за внушительным забором из обтесанных столбиков калье был чуть больше других и покрыт новыми цинковыми листами.
— Мы дома! Вот мой дом! — пронзительно выкрикивала девочка.
"Конечная остановка, — с облегчением подумала Кэй. — Мы справились. Можешь собой гордиться".
Она оглянулась на толпу — и гордость растаяла. Ей стало не по себе. Нет, больше того. Безумно страшно.
У калитки в заборе она остановила мула, устало сползла с седла и подняла руки навстречу Тине. Из дому вышла стройная миловидная женщина лет тридцати, одетая в платье, сшитое из старых мешков. Она взглянула на Кэй и направилась к воротам. Потом взгляд ее скользнул от Кэй к Тине, и она застыла как вкопанная. И завизжала.
Ее визг в клочья разорвал молчание и вызвал из дому мужчину, спотыкавшегося на бегу. Он успел подхватить под мышки бессильно опускавшуюся на колени женщину. Поддерживая ее, он тоже взглянул на приезжих и издал странный звук. Не такой громкий, как вопль женщины, но гортанное "ах-ах-ах-ах", бурлившее, казалось, не в горле, а во всем его исказившемся лице.
Толпа отозвалась ревом бури, словом, вспыхнувшим, как зигзаг молнии:
— Mort! Mort! Li Mort!
Сжимая детскую ручку, Кэй отворила калитку и подошла к обмякшей женщине. Она не знала, как прекратить эти кошмарные крики. "Не слушай их, Гилберт, делай свое дело".
— Это твоя мать, Тина?
Вместо ответа девочка, обняв женщину за шею, всхлипнула:
— Маман! Маман!
Женщина вырвалась из ее объятий и подскочила. Она в ужасе взглянула на дочь, развернулась и бросилась, словно ослепшее от страха животное, бежать через двор, мимо кучки могил на краю утоптанной площадки, в поле, где скрылась за высокими стеблями пишими.
Мужчина остался стоять, вылупив на Тину глаза так, что они, казалось, вот-вот лопнут.
Девочка умоляюще взглянула на него:
— Папа.
— Ах-ах-ах…
— Это же я, папа. Тина!
Он отшатнулся, прикрывшись руками:
— Ты мертвая!
— Нет, папа.
— Да, да, мертвая!
— Папа, пожалуйста… — Потянувшись к нему, Тина расплакалась.
И сильный темперамент Кэй прорвался наружу. Она шагнула к мужчине и, подбоченившись, обожгла его взглядом:
— Что за чепуха, месье Англэйд! Если девочка пропала, это еще не значит, что она умерла. Вы же видите, что нет!
Он уставился на нее, его толстые губы шевелились, но теперь беззвучно. На сведенном судорогой лице проступил пот.
— Вы меня слышите, месье? С вашей дочерью все хорошо. Я медицинская сестра и могу судить.
— Вы… не… понимаете.
— Чего это я не понимаю?
Он, двигаясь так, будто ноги у него увязли в жирной красной глине, развернулся в сторону, куда убежала мать девочки, и, подняв руку, словно тяжелый груз, указал туда.
— О чем это вы? — резко спросила Кэй и, опустив взгляд на плачущую девочку, сказала: — Ничего, малышка. Я во всем разберусь.
Метеллус Англэйд протянул руку и тронул ее за плечо:
— Идемте.
Он медленно побрел через двор, шаркая босыми ногами по твердой земле. За маленьким кладбищем, к которому он направлялся, начиналось поле сорго. Что такого в этом поле, что оно заставило его испугаться собственной дочери?
Кэй пошла за ним, но не переставала оглядываться. Тина смотрела им вслед, прижав ладошки к щекам, очевидно совершенно раздавленная тем, что случилось. Толпа на дороге снова умолкла. По всей длине забора виднелись сосредоточенные лица, на дороге было не протолкнуться, но никто не входил во двор, хотя калитка осталась открытой. Кэй вспомнила, что не привязала серого мула. Вернуться и привязать, чтобы его не спугнули? Нет. Это подождет.
Метеллус Англэйд дошел до края двора и потащился между могилами — это были не каменные надгробия, а грубо слепленные цементные подобия маленьких домиков, стоявших на цементных же плитах, напоминавших формой гробы. Ничего особенного. Такие кладбища можно увидеть по всему Гаити. Кэй всматривалась в поле. Куда подевалась женщина?
Занятая своими мыслями, Кэй налетела на остановившегося Англэйда. Он подхватил ее, не дал упасть. Свободной рукой мужчина указал на надгробие, свежее или свежепобеленное:
