Перед ней стояла бутылка дорогой водки и бокал. Слез пока не было.
— Я безнадежна, так? — начала Диана почти сразу же, не успел Кэлловэй закрыть дверь. Глаза ее молили о возражении.
— Не глупи, — уклонился он от ответа.
— У меня никогда не получалось играть Шекспира, — надула губы звезда, словно виноват в этом был сам Шекспир. — Всё эти чертовы разговоры.
Истерика была близко, Кэлловэй уже, казалось, видел, как разражается гроза.
— Да все нормально, — солгал он, обнимая ее. — Тебе просто нужно еще немного времени.
Диана помрачнела.
— Завтра премьера, — без выражения сказала она. Спорить с этим было трудно. — Меня на кусочки разорвут, ведь так?
Он хотел было возразить, но у него язык не поворачивался лгать.
— Да. Если ты не…
— Меня больше никуда не возьмут, да? Это Гарри, проклятый тупоумный еврей, уговорил меня связаться с театром. «Это пойдет на пользу твоей репутации, — сказал он. — Придаст тебе больше веса». Да что он знает? Берет свои треклятые десять процентов и бросает меня одну все разгребать. Я одна-единственная здесь выгляжу полной идиоткой, правда?
Мысль о том, что она выглядит идиоткой, послужила толчком к истерике. Просто слезы здесь не годились: или буря, или ничего. Кэлловэй сделал все, что мог, хотя это было нелегко. Она рыдала так громко, что остатки разума покинули его. Он слегка поцеловал ее, как обязан был сделать любой уважающий себя режиссер, и — о чудо! — казалось, это помогло. Он повторил прием с несколько большим жаром, причем руки его каким-то образом оказались у ее груди, нашли под тканью соски и принялись ласкать их.
Это произвело магическое действие. Среди облаков сверкнули лучи солнца; Диана часто задышала и принялась расстегивать Терри ремень, чтобы жар его тела высушил остатки дождя. Он нащупал кружевную отделку ее трусиков, и она страстно вздохнула, когда он начал ласкать ее мягко и в то же время не слишком мягко, настойчиво, но не слишком настойчиво. Где-то в процессе Диана опрокинула бутылку, но никто из них не позаботился подхватить ее; водка разлилась по столу и закапала на пол, словно аккомпанируя шепоту женщины и вздохам мужчины.
А затем проклятая дверь открылась, и между ними пронесся сквозняк, охлаждая предмет, над которым трудилась Диана.
Кэлловэй уже развернулся было к двери, затем вспомнил, что костюм его не совсем в порядке, и вместо этого уставился в зеркало позади Дианы, чтобы разглядеть незваного гостя. С бесстрастным выражением лица прямо на Кэлловэя смотрел Личфилд.
— Прошу прощения, мне следовало постучать.
Голос его был мягок, словно взбитые сливки, в нем не слышалось ни удивления, ни смущения. Кэлловэй высвободился, застегнул брюки и обернулся к Личфилду, внутренне проклиная свои пылающие щеки.
— Да… Это было бы более вежливо, — сказал он.
— Еще раз приношу свои извинения. Я хотел поговорить с… — его глаза, так глубоко посаженные, что они казались бездонными, остановились на Диане, — с вашей звездой.
Кэлловэй буквально почувствовал, как раздулось при этих словах это Дианы. Ответ Личфилда привел его в замешательство: он что, внезапно изменил свои взгляды? Неужели он явился сюда в качестве раскаявшегося воздыхатели, чтобы преклонить колени у ног божества?
— От души надеюсь, что леди сможет уделить мне минутку. Если это возможно, разумеется, — продолжал медоточивый голос.
— Вообще-то, мы как раз…
— Разумеется, — перебила его Диана. — Подождите минуточку, хорошо?
Она сразу почувствовала себя хозяйкой положения; слезы были забыты.
— Я подожду снаружи, — ответил Личфилд, закрывая за собой дверь.
Не успел он выйти, как Диана уже уселась перед зеркалом, чтобы промокнуть салфеткой потекшую тушь.
— О, — ворковала она, — как приятно встретить доброжелателя. Ты знаешь, кто это?
— Его зовут Личфилд, — сообщил ей Кэлловэй. — Раньше он был доверенным лицом хозяина театра.
— Может быть, он хочет мне что-то предложить?
— Сомневаюсь.
— Да не будь ты таким занудой, Теренс! — раздраженно воскликнула актриса. — Ты просто терпеть не можешь, когда я уделяю внимание кому-то, кроме тебя, так?
— Прошу прощения.
Диана придирчиво осмотрела макияж.
— Как я выгляжу? — спросила она.
— Отлично.
— Прости за то, что было.
— А что было?
— Ну, ты сам знаешь.
— Ах да.
— Увидимся в пабе, ладно?
В общем, она его буквально вытолкала — в нем не было больше необходимости ни как в любовнике, ни как в утешителе.
Личфилд терпеливо ждал снаружи, в холодном коридоре. Здесь было светлее, чем на плохо освещенной сцене вчера вечером, и старик стоял сейчас ближе, но Кэлловэй по-прежнему не мог как следует разглядеть лицо, скрытое под широкими полями шляпы. В мозгу режиссера зажужжала странная мысль. В чертах Личфилда было что-то искусственное. Плоть на его лице не двигалась, как обычно движется переплетение мышц и сухожилий, она была словно застывшей, подобно ткани, наросшей на поверхности раны.
— Она еще не готова, — сообщил старику Кэлловэй.
— Какая прелестная женщина, — промурлыкал Личфилд.
— Да.
— Я вас не виню…
— Хм…
— Однако она не актриса.
— Вы же не собираетесь вмешиваться в это дело, Личфилд? Я вам не позволю.
— У меня и мысли такой не возникало!
Личфилд явно получал извращенное удовольствие от смущения Кэлловэя, и мнение режиссера о старике изменилось не в лучшую сторону.
— Я не позволю вам портить ей настроение…
— Мои интересы совпадают с вашими, Теренс. Все, что мне нужно, — это чтобы спектакль прошел в лучшем виде, поверьте мне. Неужели я позволю себе тревожить вашу звезду? Я буду мягок, как ягненок, Теренс.
— Кем бы вы ни были, — грубо ответил тот, — вы отнюдь не ягненок.
На лице Личфилда снова появилась улыбка, но кожа в уголках рта лишь слегка растянулась, чтобы изобразить ее.
Пока Кэлловэй шел в паб, перед ним все стояла эта хищная усмешка, и он встревожился, сам не зная отчего.
В увешанной зеркалами каморке Диана Дюваль приготовилась играть свой спектакль.
— Можете войти, мистер Личфилд, — объявила она.
Старик появился на пороге еще до того, как его имя замерло у нее на губах.
— Мисс Дюваль. — Он слегка поклонился в знак уважения. Она улыбнулась: какие манеры. — Еще раз прошу прощения за свое вторжение.
