В то лето мы с Вестом, уже выпускники Мискатонского университета, остались на медицинском факультете для выполнения последипломной работы. Друг мой сразу приобрел широкую и дурную славу, поскольку его эксперименты были связаны с попытками воскресить мертвых. После того как во имя науки было зарезано несметное число мелких грызунов, Весту запретили продолжать работу. Вероятно, по распоряжению декана, доктора Аллана Холси, который был настроен крайне скептически. Тем не менее Вест продолжал ставить тайком некоторые опыты, но не в лаборатории, а в общежитии — в своей сумрачной и грязной комнатушке. А однажды — мне никогда не забыть той страшной ночи! — выкопал человеческий труп из могилы на кладбище для бедняков и приволок его на заброшенную ферму в окрестностях Медоу-Хилла.
Я помогал ему в этом гнусном предприятии и видел, как он вколол в безжизненные вены мертвеца свой эликсир, который должен был хоть отчасти восстановить химические и физические процессы, именуемые жизнью. Закончилось все ужасно. Мы предпочли списать охвативший нас невообразимый страх на нервное напряжение, в котором тогда оба находились. С тех самых пор мой приятель не мог отделаться от навязчивой мысли, что его кто-то преследует.
Добытое тело слишком долго находилось в могиле. Очевидно, восстановить умственные способности можно лишь в свежем экземпляре, еще не тронутом разложением. Поскольку старая халупа, в которой мы ставили опыты, сгорела, похоронить "нечто", появившееся на свет в результате неудачного эксперимента, не удалось. Лучше бы знать наверняка, что ужасная тварь покоится в земле!
После этого случая Вест на некоторое время забросил свои страшные опыты. Однако, по мере того как исследовательский пыл разгорался, он с пугающей настойчивостью и даже назойливостью уговаривал администрацию колледжа отдать в его распоряжение прозекторскую и предоставить свежие человеческие трупы для экспериментов, которые, как он считал, имели для науки огромное значение. Но мольбы оказались тщетны: доктор Холси был непоколебим, и вся профессура полностью разделяла мнение своего предводителя. Предложенную Вестом радикальную теорию реанимации они считали нелепым чудачеством зеленого юнца, который слишком далеко зашел в увлечении наукой. К тому же внешний вид моего приятеля — хрупкое и тщедушное телосложение, соломенного цвета волосы, голубые глаза за толстыми стеклами очков, мягкие интонации — не говорил о свойственной ему в действительности силе интеллекта и холодном рассудке. Я вижу его сейчас перед собой как живого, и мурашки бегают по моей спине. Со временем черты лица Веста стали решительнее, жестче, но обаяния ему, казалось, не прибавили. До тех самых пор, пока не случилось известное происшествие в сефтонской психиатрической лечебнице и мой друг не исчез.
В конце предыдущего семестра, незадолго до получения дипломов, между Вестом и доктором Холси разгорелся яростный спор. Надо сказать, что поведение моего приятеля не делало ему чести, а великодушный декан, напротив, был крайне вежлив и учтив. Весту казалось, что старшие коллеги ставят ему палки в колеса, по своему неразумию и недальновидности тормозят очень важную работу, оттягивают день великого открытия. Разумеется, впоследствии он сможет продолжить изыскания самостоятельно, но первые шаги необходимо сделать здесь и сейчас, пока есть шанс пользоваться исключительными возможностями университета.
С точки зрения юноши, подобного Весту, обладающего холодным и здравым рассудком, не существовало ничего более нелепого и отвратительного, чем поведение старших коллег, неспособных выйти за рамки традиционных представлений, игнорирующих некоторые положительные результаты, полученные во время опытов на животных, и упорно настаивающих на невозможности возвращения к жизни умершего человека. Лишь зрелость и мудрость были в состоянии помочь ему со временем понять природу непреодолимой косности мышления, свойственной нашим профессорам, которая явилась результатом деятельности многих поколений, воспитанных в пуританском духе, этот витиеватый сплав честности, добросовестности, преданности своему делу, порой великодушия, дружелюбия и непременной ограниченности, узости мышления, нетерпимости к инакомыслию, рабского повиновения традиции вкупе с недостатком воображения.
С возрастом начинаешь благосклоннее относиться к таким, отчасти неполноценным и в то же время благородным, душам; понимаешь, что, в сущности, их единственный порок — робость. К тому же, являясь для простых смертных излюбленным объектом насмешек, они несут тяжкое бремя наказаний за интеллектуальные грехи вроде приверженности системе Птолемея, кальвинизма, антидарвинизма, антиницшеанства и иных разновидностей субботничества и ретроградства. Вест же, при всех его научных достижениях, был еще очень молод и не мог снисходительно воспринимать рассуждения старого доброго Холси и его эрудированных коллег. Медленно, но верно в нем копились возмущение и обида, сдобренные желанием доказать этим напыщенным тупицам свою теорию, причем драматично и впечатляюще. Как это часто случается с незрелыми юношами, он строил самые изощренные планы и упивался мечтами о будущей мести, своем триумфе и о том, как однажды великодушно дарует прощение своим гонителям.
И вдруг на людей обрушилась Божья кара — ухмыляющийся демон смертельной болезни вырвался из самых глубин Тартара. К началу этого страшного бедствия я и Вест уже закончили обучение в университете, но решили остаться на дополнительные летние занятия. Когда брюшной тиф нанес первый удар по Аркхему, мы оказались в гуще событий. Количество инфицированных росло не по дням, а по часам. Лицензий на врачебную практику у нас еще не было, но дипломы уже имелись, и мы со всем возможным энтузиазмом ринулись служить обществу. Положение складывалось критическое; казалось, остановить эпидемию невозможно: умирало столько людей, что местные могильщики не справлялись со своими обязанностями. В спешке тела покойников предавали земле без предварительной обработки; временный склеп на кладбище Крайст-Черч был битком набит небальзамированными трупами. Последнее обстоятельство будоражило воображение Веста: ирония судьбы — столько свежайших экземпляров, а для его опальных исследований не нашлось ни одного! Мы были перегружены работой. Невероятное умственное и нервное напряжение привело к тому, что в сознании моего друга стали рождаться болезненные, я бы даже сказал — патологические идеи.
Благородные противники Веста были не менее изнурены и подавлены своими повседневными заботами. Колледж едва не закрыли; доктора медицинского факультета поголовно участвовали в борьбе с тифозной заразой. Наиболее самоотверженно вел себя доктор Холси, отдавая обществу все накопленные за многие годы познания, приходя на помощь больным даже в тех случаях, когда другие врачи опускали руки из-за крайне высокой опасности заразиться или по причине явной безнадежности пациента. Не минуло и месяца, как бесстрашный декан стал народным героем. Хотя сам он, казалось, не подозревал о собственной славе и стремился лишь к тому, чтобы остаться на ногах, несмотря на крайнюю физическую усталость и нервное истощение. Вест не мог сдержать восхищения при виде потрясающей силы духа, проявляемой его заклятым врагом, но тем яростнее жаждал доказать ему справедливость своих невероятных теорий. Воспользовавшись общей сумятицей, которая сказывалась и на организации работы колледжа, и на соблюдении правил муниципалитета по оказанию медицинской помощи, как-то ночью он похитил тело недавно умершего человека, тайком пронес его в университетскую прозекторскую и там, в моем присутствии, вколол в него новую модификацию оживляющего эликсира. На сей раз подопытный открыл глаза, но лишь пялился в потолок с выражением леденящего душу ужаса на лице, а затем погрузился в состояние, из которого его уже ничто не могло возвратить. Вест заключил, что труп опять был недостаточно свежим: сыграл свою роль жаркий летний воздух. Тогда нас едва не застали с поличным — мы еле успели сжечь труп. Данное обстоятельство заставило Веста усомниться в целесообразности дальнейшего использования университетской лаборатории.
