Медленно незнакомец шел своей дорогой и завернул за угол дома, где я и потерял его из виду, после чего решил, что подсматривал за бродягой — для вора одет он был уж очень бедно, — и завершил начатое, то есть взял флакон со снотворным. Через несколько минут я уже лежал в постели, где без воды проглотил две таблетки сразу и подождал, пока через десять минут меня поглотил неминуемый сон.
На следующий день я проснулся поздно, и, когда встал, Пул уже завтракал.
— Что будешь есть? — спросил он меня.
— Только черный кофе, — ответил я, садясь за стол.
— У тебя такой вид, словно ты скверно спал, — заметил Пул. — Может, в комнате слишком душно? Или кровать неудобная?
— Порой меня донимает бессонница, — пожал плечами я. — Дело не в комнате, или, по крайней мере, я так не считаю. Хотя кое-что меня действительно встревожило. — (Тут Пул бросил на меня внимательный взгляд, может чересчур внимательный, подумал я.) — По саду бродил человек. Я видел его из окна после часу ночи. Сюда часто заходят бродяги?
— Бродяги?
Что это, облегчение на лице Пула?
— Так я решил, — сказал я. — Хотя в темноте мне было не очень хорошо видно. Окаянные вязы не дают лунному свету пробиться.
— Да, я подумываю срубить некоторые, — глядя в чашку, сказал Пул.
— А раньше ты видел здесь каких-нибудь подозрительных типов? — спросил я, подозрение обострило все мои чувства.
— Этим утром ты еще проницательнее, чем я предполагал. Но ты, конечно же, прав. Раз или два я видел мужчину, которого принял за браконьера, идущего в лес напрямик кратчайшим путем. Чуть поодаль от дороги, на той стороне ручья, раскинулся густой лес. — Он спокойно рассмеялся. — Полагаю, браконьер рассуждает примерно так: если он пройдет через парк, то с меньшей долей вероятности встретится с кем-то, чем если продолжит путь по дороге, особенно если ночь выдалась удачной и он нагружен дичью.
Покончив с кофе, я вышел на свежий воздух. Солнечным сентябрьским днем парк выглядел получше, чем ночью, и я даже нашел его слегка привлекательным, но однозначно нуждающимся в умелом садовнике. Через несколько минут ко мне присоединился Пул.
— Ты уже взглянул на дом отсюда? — с явной гордостью спросил он.
Глядя на несуразное здание, я размышлял, что же в нем могло так сильно понравиться Пулу.
— Похоже на то, что дом пытались не раз перестроить, — тактично заметил я, отмечая, что в едва различимых изначальных балках нижних этажей ранней эпохи Тюдоров ничто не вязалось с отделкой в стиле эпохи короля Георга, королев Анны и Виктории, а в куполе на крыше и вовсе прослеживались штрихи восточного регентства, — очевидно, завершению отделки помешала или нехватка средств, или преждевременная кончина хозяев.
Все это придавало дому незаконченный вид, словно никто из владельцев не жил в нем достаточно долго для того, чтобы завершить задуманные переделки. Я поведал о своих впечатлениях Пулу, на что он снисходительно рассмеялся и сказал, что по нескольким параметрам дом просто замечательный.
Он подвел меня к одной из дверей.
— Как тебе известно, — начал он, — мне пришлось проделать уйму дел, перед тем как я смог переехать сюда. Реставрацией руководил Мортимер (из компании "Слетеридж, Гилбрейт и Мортимер", ни больше ни меньше), и дом его чрезвычайно заинтересовал, причем не только с точки зрения профессионала. Ты, кстати, не заметил, что каждая дверь или оконная рама тут несколько кривобока? Я сам не обратил на это внимания, когда первый раз осматривал дом. А он заметил. И даже знает, отчего это. Вовсе не из-за недостатка мастерства строителей, потому что Мортимер говорит, что, несмотря на запущенность, это один из самых прекрасных домов той эпохи. Видишь ли, основная часть дома была построена в начале правления Якова Первого. Тогда влияние суеверий на повседневную жизнь было очень сильно, гораздо сильнее, чем мы можем себе представить. Поэтому даже при постройке домов люди того времени принимали меры предосторожности против сверхъестественных сил. Один из способов обезопасить жилище основывался на представлении о том, что ни один злой дух не может проникнуть в дом через кривой вход. Поэтому все оконные рамы, двери и даже дымоходы тут кривобокие, не то чтобы слишком, а так, слегка. Зато наши предки были уверены: ночью от праведного сна их точно не разбудит злобный взгляд суккуба, взгромоздившегося на кровать.
— Посетили ли этого Мортимера еще какие-нибудь озарения по поводу дома? — спросил я. — Например, насчет подвала?
— Однажды он заглянул туда с порога. Он только вздрогнул и сказал — довольно грубо, как мне показалось, — что лучше бы подвал замуровать. Но я не уверен. Почему-то мне кажется, что это пустая трата денег.
Мне тоже показалось, что "замуровать" — было бы лучшим, что можно было сделать на тему подземелья, поэтому я сказал:
— Может, ты и в состоянии убедить себя в том, что приключившееся вчера в подвале не случалось вовсе, но я — нет. Ты забыл об этом?
Пул неохотно покачал головой:
— Утром я заглянул туда, возможно, дабы убедиться в том, что мы позволили воображению свести нас с ума, но…
— И что же? — нетерпеливо поторопил я с ответом друга.
— Но почему-то — сам не знаю почему — я просто не смог заставить себя сделать хоть шаг вниз по ступеням. Как будто бы тьма или нечто таящееся в ней удерживали меня, отгоняли, и я просто не мог спуститься.
Чувствуя, что задерживаться на этой теме не стоит, я прекратил расспросы. Сказал, что хотел бы взглянуть на соседнюю деревушку.
— В одном из писем ты упоминал, что место это очень живописное. Если она получше городка, через который я проезжал по пути сюда, я не прочь прогуляться.
— У того городка с деревней — ничего общего, — заверил меня Пул. — Не думаю, что ты разочаруешься. Но у меня есть неотложные дела, намеченные на сегодня, поэтому, боюсь, мне не удастся прогуляться с тобой. У тебя машина, а до деревни всего десять минут езды. Нужно ехать прямо по дороге, заблудиться невозможно. Там очень милая церковь двенадцатого века.
Когда я уехал из поместья, то испытал изрядное облегчение. Проезжая по дороге, над которой вековые деревья раскинули свои ветви, я размышлял о том, что некоторые дома обладают удивительно гнетущей атмосферой. Под сенью дома Пула нервы мои почему-то были напряжены до предела, и лишь немного легче становилось в парке. Теперь же я расслабился и наконец-то почувствовал себя непринужденно. И с радостью предвкушал встречу с живописной деревушкой Фенли.
По пути я размышлял о наших с Пулом разговорах, из которых сделал однозначный вывод: на моего друга дом влияет нездорово. Он вконец растерял задор, отличавший Пула в течение долгих лет нашей дружбы. В столь же подавленном состоянии он находился лишь в тяжелые месяцы после кончины жены пять лет тому назад, когда чуть не лишился рассудка. Но теперь это было в прошлом. Я был уверен: происходящее с другом сейчас не имеет отношения к событиям пятилетней давности. Кроме того, я считал, что тревога его была другой природы.
