Не успев добраться до ведущего туда коридора, я увидел нечто, что сначала принял за груду тряпья, лежащего на полу недалеко впереди меня. Подойдя ближе, я вдруг понял, что передо мной лежит Пул. Тонкая струйка крови начертила бессмысленную линию на плите возле его головы. Я опустился на колени и коснулся лица друга; оно оказалось таким же холодным, как камень. Холодным, обмякшим и бледным. С первого взгляда, даже не слыша жесткого прерывистого дыхания, было ясно, что Пул ушибся весьма серьезно. Это было мне очевидно — может, даже слишком, — как и то, что произошло. Полный решимости, он спустился в подвал, но в конце концов тьма лишила его мужества, темное зло из зала или узкого лаза дало себя знать, и Пул в панике бросился назад по коридору, споткнулся о выступающую каменную плиту и ударился головой при падении.
— Джон, Джон, — зашептал я. — Зачем ты пошел сюда? Зачем пытался доказать себе самому или мне, что здесь нечего бояться?
Эхо глухо повторяло мои слова, и я внезапно почувствовал, что вовсе не один на один с Пулом. Хотя ничто не пошевелилось, ни один звук не потревожил глубокую тишину вокруг нас, я знал, что на меня смотрят. Во рту вмиг пересохло, когда я поднял глаза и всмотрелся в туннель, где в густом мраке тонул свет. Там, теряясь в тенях на границе света и тьмы, нечетко видимая, словно в тумане, стояла, глядя на меня, недвижимая фигура. Я поднял лампу высоко; круг света немного расширился, видение рассеялось.
Когда я встал на ноги, то понял, что в мрачной пустоте разрушающегося прохода не было Ничего. И все же даже теперь, когда я удостоверился в обмане зрения, я не мог избавиться от чувства, что за мной следят. Я чувствовал чей-то взгляд все острее с каждой секундой и наконец помял, что уже не в силах этого выносить. Теперь ясно, отчего пиал в панику Пул. В подвале было нечто, что особо явственно ощущалось тут, в коридоре, ведущем к четырехугольному залу. Игнорировать это было невозможно: оно обладало тупой настойчивостью и возрастающей силой зубной боли.
Поспешнее, чем мне хотелось бы, я поднял Пула, подсунул плечо под его обмякшее тело и двинулся к лестнице, поднялся по ней и наконец оказался в холле. Когда я положил друга на диван в кабинете, он начал стонать, словно стал приходить в себя. Но вскоре стало ясно, что он все еще без сознания. В невнятном бормотании я улавливал смысл отдельных странных слов и фраз, которые не на шутку встревожили меня:
— …скребется… Я тебя слышу! Землю царапают… кроты, такие бледные… белые кости… Нет! Убирайтесь! Кости!.. вгах'нагл… Я вижу голову… Нет!.. ш'ш'ш'фтарг… (нечленораздельная речь), хватит, надо уходить, скорей отсюда, белые костлявые руки, когти впиваются в тело, сдирают кожу, тянут по полу, страшная сырость, и мерзкие глаза зажглись, горят. Нет! Надо уходить… Помогите! Господи, помоги мне! Помогите!.. Я не должен, не могу произнести эти слова… не должен, вы не заставите… Нет, нет, нет!.. дьявол!.. ш'ш'ш'… (бормотание) нужно остановиться… остановиться…
Наконец после нескольких минут мучений он затих, дыхание смягчилось и выровнялось. То, что ему пришлось пережить наяву или в воображении в подвале, должно было быть воистину ужасно, — коль скоро последствия он переносил так тяжело. Я даже решил вызвать врача, но потом передумал: похоже на то, что Пул оправился от раны, и я знал, что страдает он не из-за ушиба.
Повинуясь порыву, я позвонил в библиотеку Фенли и позвал к телефону Фостера.
— Что случилось? — спросил он после того, как я представился. — У вас взволнованный голос.
Я рассказал ему обо всем.
— Не знаю, что означает бред Пула, — подытожил я, — но он как-то связан с тем, что случилось в подвале.
— Невротические галлюцинации?
— Не думаю. Не похоже на него. Хотя, должен признать, он был сам не свой. Думаю, что-то действительно случилось. Там, в подвале. Хотя что?
— Вы хотите это выяснить. Ведь поэтому вы и позвонили мне?
Я признался, что именно так:
— Вы знаете о доме то, чего не знаю я.
— Вы имеете в виду историю? Значит, вы считаете, что вашего друга поразило что-то из прошлого дома?
— Совершенно верно. Здесь, очевидно, есть нечто, нечто столь сильное, столь могущественное, что здравые рассуждения не помогут.
— Настолько сильное, что даже крайне материалистически настроенный мужчина готов засомневаться в своих прежних убеждениях и задать вопрос: "А что если…"?
Легкость, с которой Фостер воспринимал мои речи, заставила меня на мгновение задуматься: удивлен ли он происходящим? Или же он знал больше, чем говорит? Мне стало легче уже оттого, что с ним можно поделиться страхами, к тому же Фостер обладал обширными знаниями в данной области. Я спросил, сможет ли он после закрытия библиотеки заехать сюда.
— Буду вам крайне обязан, если сможете мне помочь. К тому же, думаю, вам это покажется небезынтересно.
Фостер рассмеялся, признаваясь, что был бы разочарован, если бы просьба о помощи не последовала.
— Мне всегда хотелось обследовать этот дом, — отвечал Фостер. — Уверен, что во многих отношениях он интересен, как никакой другой в целой стране. Меня всегда интересовала парапсихология, только возможность провести исследования в этой области не часто подворачивается.
— Вы думаете, что в этом кроется объяснение происходящему? — спросил я.
— Разве бы еще не догадались? — в свою очередь спросил Фостер таким голосом, словно знал: я догадался.
И, несмотря на бессознательное презрение к парапсихологии, я не смог этого отрицать. Внутри Дома Вязов подобные вещи вовсе не казались нереальными. Пришлось сознаться, что подобная мысль мне приходила в голову.
Потешаясь над моей скрытностью, Фостер рассмеялся вновь и сказал, что в этом случае с полной уверенностью утверждает, что дом определенно "аномален". На прощание он спросил, смогу ли я заехать за ним, потому что машины у него нет, а идти пешком до Дома Вязов порядочно. Я согласился и пообещал приехать за ним в семь вечера.
Договорившись о встрече, я вернулся к Пулу. Он пребывал в умиротворенном состоянии, пришедшем на смену бреду. Решив, что лучше всего оставить его в покое, я укрыл его одеялом и написал записку на тот случай, если он очнется до нашего с Фостером возвращения. С сознанием выполненного на данный момент долга я сел в машину. Солнце начало чуть клониться к западу, яркостью красок обогащая теплый предвечерний воздух. До встречи с Фостером у меня было три часа, которые мне хотелось провести подальше от гнетущей атмосферы дома. Чтобы воспрянуть духом, мне необходимо было впитать в себя живительную силу здоровой сельской местности с ее деревьями, папоротниками и изгородями. Выехав на дорогу, я бесцельно катался между типичными для окрестностей Фенли округлыми холмами и долинами с сонными реками, лесами и полянами, маленькими сельскими домиками из местного камня и высокими церковными шпилями, видневшимися вдали. Здешние окрестности славятся спокойствием и мягкой красотой. Именно в таком отвлечении внимания я нуждался и всецело предался наслаждению местными достопримечательностями. И все же я не позволил себе забыть то, что случилось, и по пути раздумывал над этим. Не забвение было моей целью, а ощущение свободы, освобождения от болезненной атмосферы дома, в чем я остро нуждался.
