Византийская апокалиптика начала формироваться ещё в раннехристианские времена: во II веке н. э. возникает претендовавший на каноничность «Апокалипсис Петра», в V веке н. э. написаны «Вопросы Иоанна Богослова Господу на горе Фаворской», в VII веке – знаменитое «Откровение Мефодия Патарского», цикл видений Даниила и апокрифический «Апокалипсис Ездры». В кругу византийских читателей была весьма популярна не только псевдоэпиграфическая эсхатология, но и картины адских мук грешников, ярко описанные в «Откровении Павла» (IV в.), «Хождении Богородицы по мукам», житии Василия Нового, «Апокалипсисе Анастасии». В общем, византийская библиотека в достатке владела эсхатологическими произведениями, а идея о последнем императоре, озвученная в «Тибуртинской сивилле» и реконструированная по разным источникам, стала важнейшей мифологемой Византии, связавшей её с римскими пророческими легендами. В «Сивилле» говорится о появлении в будущем великого, идеального императора, который победит язычников и возвысит Церковь, в результате чего наступит рай на земле. Легенда утверждает, что после воцарившегося мира, когда даже евреи уверуют в Христа, придёт Антихрист, народы Гог и Магог. Великий же император победит и их, а затем поедет в Иерусалим, где передаст своё идеальное царство Богу-отцу и Иисусу. Однако зло в образе антихриста, вновь вернувшееся в мир во второй раз, окончательно будет уничтожено Архангелом Михаилом173.
Средневековые тексты пересказывали эту легенду на разные лады. Так арабские нашествия вызвали апокалиптические настроения в византийском обществе VII века, из-за чего возникло «Слово», приписываемое одному из апологетов церкви – Мефодию Патарскому. В нём описывается вся история человечества от Адама до Страшного суда, при этом важное место отводится Александру Македонскому, победившему персов, его же империя должна воплотить особый исторический, мессианский замысел. Современное автору арабское нашествие осмысляется через апокалиптическую символику в духе пророчества о том, что арабы, достигнув Константинополя, повстречают мужественного царя эллинского, римского. Он победит их и наступит мир, триумф, благодать и процветание Церкви. В конце своего правления царь римский взойдёт на Голгофу и передаст бразды правления Богу. Далее реализуется последний этап эсхатологического сценария: три года будет царствовать антихрист, после чего последует Второе Пришествие. Краткий сюжет византийского апокалиптического мифа рисует путь от злоключений и бед к идеальному правлению – земному раю, а затем к ещё более тяжким бедствиям, за которыми последует избавление174.
Иконография, репрезентирующая Конец времён, в основном складывалась уже в постиконоборческий период. При этом именно образы Страшного суда, формировавшиеся под влиянием не только Апокалипсиса, но и пророчеств Ветхого Завета и популярных византийских сочинений, запечатлелись на иконах
[32]. Страшный суд визуально мыслился как единовременный акт, в ходе которого «слава правосудного Сына Божьего» знаменовала торжество царства праведников, крах и вечные муки грешников. К XI–XII вв. православная иконография достигла своего апогея, транслируя теологическое послание в монументальном храмовом искусстве. Библейские сцены образовывали устойчивое символическое высказывание: на западной стене обретает своё место и Страшный суд – покидая храм прихожанин видел, что за грех его ждет воздание и расплата.
Завораживающий образ Суда являлся переломным и в вопросах выбора веры, как у болгарского князя Бориса в IX веке (согласно Симеону Логофету), так и киевского – Владимира (согласно «Повести временных лет»). Византийский «философ» продемонстрировал князю «завесу» (икону), изображающую «судище Господне» (Страшный суд), на которой справа от Судьи представлены весело идущие в рай праведники, а слева, как обычно, – грешники, отправленные на адские муки. Рассмотрев образ, Владимир, вздохнув, сказал: «Добро тем, кто справа, горе же тем, что слева». Философ ответил: «Если хочешь стать справа с праведными, то крестись»175. Хрестоматийная легенда выводит всеобщий Страшный суд как один из базовых элементов убеждения в необходимости веры в Бога.
Кирилл, Мефодий и их ученики перевели основные библейские тексты на славянский язык уже к концу IX века, но, тем не менее, Откровение Иоанна Богослова не вошло в этот корпус или же было утрачено. Первый болгарский перевод относится к X веку, как и толкования Андрея Кесарийского, ставшие неотъемлемой призмой, через которую воспринималось Откровение176.
На Руси Апокалипсис, скорее всего, стал известен с принятием христианства, однако самые ранние из дошедших до наших дней рукописей относятся к XIII веку177. Второй по древности список – к началу XIV века.
Не только текст Откровения, но и сама традиция древнерусского летописания содержит эсхатологические коннотации. Летописи – это не просто исторический документ, а специфические «совестные» книги (в древнерусском значении – «сведущие», «знающие»), куда записывались прижизненные свершения, за которые будет отчитываться человек на Суде. В одном из тропарей, читаемом во время службы на первой неделе Великого поста (перед Пасхой), говорится: На Страшном Суде без обвинителей я обличаюсь, без свидетелей осуждаюсь, ибо книги совести раскрываются и дела сокровенные открываются. Прежде, чем на том всенародном зрелище будешь испытывать мною соделанное, Боже, очисти меня и спаси меня.
«Повесть временных лет» погодно фиксировала временные, мирские, сокровенные дела человеческие для представления их на Страшном суде178. Создание первой летописи связано с календарными апокалиптическими предзнаменованиями.
Как рассказывали апокрифы, человек был создан 25 марта, на эту же дату пришлось Благовещение и в этот же день якобы распяли Христа, соответственно, и Апокалипсис свершится в год, когда Пасха совпадёт с Благовещением. С небольшой неточностью роковое совпадение приходилось на 1038 год и отразилось на «Слове о Законе и Благодати» и желании поведать, «как избрал Бог страну нашу на последние времена» в «Повести временных лет».
В этот же период строятся знаменитейшие памятники древнего Киева: Св. София, Золотые ворота. Их символика отсылает к топографии Константинополя и идее Нового Иерусалима – проект реализации Киева как центра мира перед концом времен и Страшным судом179.
Эсхатологические знамения влияли на монументальное искусство. Заимствованные из византийской традиции образы появлялись на стенах немногих, но важнейших древнерусских храмов
[33].
Самые ранние из известных апокалиптических фресок средневековой Руси изображают сцены Страшного суда. Сохранились фрагменты на западной стене собора Выдубицкого монастыря в Киеве (рубеж XI–XII вв.); трубящие ангелы и ангел, сворачивающий небо – на фреске в Кириллове монастыре (Киев, XII в.); изображение Архангела Михаила, низвергающего демонов – в Михайловском приделе Софийского собора в Киеве (не позднее 1061–1067 гг.)180. Росписи новгородского Николо-Дворищенского собора (начало XII в.) и Георгиевский собор Старой Ладоги (1180-е гг.) частично демонстрируют сцены Страшного суда, а в церкви Спаса на Нередице (1199 г.) можно увидеть антропоморфного сатану в образе бородатого старца
[34]. По фрагментам фресок Дмитровского собора во Владимире (конец XII в.) также опознаётся картина Страшного суда: в центральном своде под хорами сохранились фигуры 12 апостолов-судей, чинно восседающих на тронах (стасидиях) и ангелы позади них, а в малом своде под хорами – трубящие ангелы, апостол Пётр, ведущий в рай святых жён, благоразумный разбойник, Богоматерь на престоле и образ рая с птицами и цветами в сцене «Лона Авраамова»
[35]. На западном же фасаде Дмитровского собора в каменной резьбе изображён мученик Никита Бесогон, держащий беса за высокий хохол и замахивающийся на него цепью, действия мученика на символическом уровне утверждают примат праведности над скверной181.
