Однако в самом Иерусалиме, где обряд точно следовал евангельскому тексту, отсутствовала фигура конюшего, встречавшаяся как в новгородской, так и в московской практике. Этот праздник, выражавшийся в ритуальном шествии, греки воспроизводили на Святой земле уже с IV века. Процессия шла с Елеонской горы к церкви Воскресения в храме Гроба Господня, епископа вели в память о том, как Господь входил в Иерусалим, дети распевали осанну, несли пальмовые и оливковые ветви248. После VI века эта традиция распространяется и по Западной Европе: например, сохранились свидетельства о проведении обряда при Пипине Коротком249.
Что касается Византии, то в Константинополе в Вербное воскресенье осуществлялись одновременно две разные церемонии: в одной участвовал патриарх, а другая касалась императора. В IX–X вв. Патриарх участвовал в «шествии на осляти» от Собора Святой Софии к собору Сорока Мучеников, возвращался он пешим ходом через Форум Константина обратно к Собору Святой Софии. Император же проводил церемонию в своём дворце и около него, не прислуживая патриарху в качестве конюшего во время шествия. Такое дистанцирование свидетельствует о нежелании императора принижать себя перед фигурой патриарха250. Возможно, только с XIV века император стал участвовать в шествии в Вербное воскресенье вместе с патриархом251.
Новгородский обряд от византийского отличает присутствие конюшего как наиважнейшей фигуры шествия. В Новгороде, весьма восприимчивом к западным веяниям, шествия были заимствованы из «Дара Константина». Это произведение (подделка VIII века252) рассказывает, как Константин Великий дарует Сильвестру власть над Римом253. Очевидно, что содержание текста должно было утвердить церковную власть над светской. В более поздней редакции «Дара» упоминается также белый клобук, подаренный Сильвестру Константином, который сам вёл под уздцы лошадь папы. Этот текст был важным орудием идеологической борьбы в средневековом соперничестве светской и церковной властей. Католическая церковь многократно указывала на «Дар» как на доказательство легитимности своего первенства и примата над властью императоров и королей. Однако на Руси угроза доминирования религиозной власти над светской не стояла: в обряд и образ конюшего были заложены иные смыслы.
С момента падения Константинополя Москва становится последним оплотом православия. Эти события на пороге Нового времени не внушали средневековому жителю предвкушения грядущих научных открытий, но формировали предчувствие полного краха, апокалипсиса, Страшного суда: числа, даты, движения светил, исторические события намекали на его скорое приближение. Православная культура, как и европейская, в этот период была во многом детерминирована ожиданиями Конца света, подогреваемыми на русской почве эсхатологической мыслью Византии. Страшное неотвратимое свершение ожидалось 1 сентября 1492 года. Церковь, абсолютно уверенная в этой дате, даже не произвела расчёт пасхальных таблиц после 7000 года, в то время как Пасха – самый главный праздник христианского мира254 (идея Воскресения – неотъемлемая часть христианского комплекса представлений о возможности спасения человека и людского рода)255. Бум эсхатологических ожиданий провоцировал специфическую кодификацию культурных явлений, сказавшуюся в триптихах Иеронима Босха, в архитектурных памятниках эпохи, в мировоззрении Ивана IV, в его политических манёврах, а также в организации и деятельности Опричнины.
В сгустившейся предапокалиптической атмосфере разыгрывание и представление событий Страстной недели в Новгороде и в Москве выглядит попыткой принятия срочных мер по консолидации паствы, напоминания о возможности общего воскресения и реабилитации статуса Церкви, который поколебала ересь жидовствующих, распространившаяся в нестабильные времена в Новгороде. Так в дни духовного кризиса и приближения «Дня гнева» массовыми действами поднимался авторитет Церкви и православия.
Благодаря английскому посольству Энтони Дженкинсона анонимным автором впервые было описано шествие, проведённое в 1558 году в Москве: «На Вербное Воскресенье здесь бывает торжественная процессия: берут порядочной величины дерево; укрепляют его на двух сваях так, как будто бы оно растёт на них; увешивают его яблоками, виноградом, винными ягодами, финиками и другими плодами. У дерева становятся пять мальчиков в белых одеждах; распевающих песни о дереве пред процессией; затем идут юноши с зажжёнными восковыми свечами в руках и с большим факелом, чтобы свет не угас; за ними двое длинных хоругвей, и 6 человек с круглыми блюдами на длинных подставках, блюда из меди и все в дырах; следующие шестеро несут на плечах образа; за образами духовенство, числом до 100 и более, в дорогих ризах, у 10 или 12 лиц ризы белые, узорчатые, обрамлённые прекрасными восточными жемчужинами величиной в орех, сапфирами и другими каменьями. Потом шла половина Царских знатных, за ними шествовали Царь и Митрополит таким образом: выступает лошадь, покрытая до копыт белым холстом, уши у ней покровом удлинены наподобие ослиных. На этой лошади сидит Митрополит, сбоку, как ездят верхом женщины; на складках его платья лежит книга с распятием дорогой работы на переплёте; книгу эту Митрополит держит левой рукой, правой – крест, которым он беспрестанно благословляет народ во всё время шествия. Человек 30 расстилают свои платья перед лошадью и, как только она пройдёт по ним, поднимают платья, забегают вперёд и снова расстилают, так что лошадь постоянно идёт по одеждам. Расстилающие платья все сыновья священников; за их труды Царь жалует им новые платья. Один из царских знатных ведёт лошадь за голову; сам же Царь, идя пешком, ведет лошадь за конец повода узды одной рукой, в другой он держит пальмовую ветвь. За лошадью следуют остальные царские придворные, дворяне и громадная толпа народа. В таком порядке они ходят от одной церкви к другой по Кремлю, на расстоянии двух полётов ядра, и таким же образом возвращаются в Царскую Церковь, где и оканчивают службу»256.
По описанию данного обряда отчётливо прослеживаются социальные роли и ранги большинства участников церемонии. В центре происходящего находятся царь и митрополит, за ними – их непосредственные подчинённые. Обрамляют процессию дворяне и чиновники – представители власти, за ними – купцы. Дети (сыновья духовенства и знати) поют осанну у дерева и расстилают одежду перед процессией, прислуживая идущим и напоминая своими действиями всем присутствующим, о каких библейских событиях идёт речь. Простой народ выполняет подчинённую, неактивную функцию в обряде. В качестве особых зрителей предстают послы и почётные гости. Митрополит восседает на ряженой ослом лошади, ведомой царём ко Входу Господнему в Иерусалим – одному из приделов Собора, который в момент литургии становится Иерусалимом на символическом уровне.
Рис. 182.
«Шествие на осляти». Гравюра XVII в. изображает патриарха, сидящего на «осляти», и длинную процессию, идущую из Кремля. Адам Олеарий.
Начиная с XV века в общественных обрядах, церемониях и этикете фигура царя чрезвычайно возвышалась и выделялась на фоне всех остальных участников. Семантика царского этикета была продумана: в ходе аудиенций царь сидел, остальные стояли, если же придворные присаживались, то всегда ниже уровня трона царя. Соблюдение символического этикета, социального ритуала было очень важно257.
