– Да ты плачешь, Элен! – удивилась Пета, на минуту оторвавшись от своих молитв.
– Это Антония стукнула меня по носу кулачком, – отозвалась Элен.
Ребенок, замотанный в шали до состояния кокона, казалось, с упреком посмотрел на мать.
Глава 2
Бабушка Серафита двадцать пять лет сохраняла любовь мужа посредством простой уловки: она была для него всем тем, чем не могла быть его любовница.
– Да это проще простого, – настаивала она, очаровательно коверкая английские слова, когда ее сыновья со смехом протестовали против такой формулировки. – В конце концов, кто такая эта Белла? Не очень красивая, довольно скучная и к тому же интеллектуалка. А ум и женщина, дорогие мои мальчики, понятия несовместимые. Le bon Dieu
[1] ведь не дал мужчинам крылья, чтобы они летали, а женщину Он создал вовсе не для того, чтобы она думала и рассуждала. Меня вот никто не назовет интеллектуалкой, – гордо заявляла Серафита, имея на то все основания. – И ваш бедный отец получает удовольствие, когда приходит и слушает всякие женские глупости. Бедняжка Белла, конечно, хороша, но уж больно занудная. Пусть себе живет в своем Ярмуте, а я, Серафита, останусь здесь в Свонсуотере. А когда я умру, она выйдет замуж за вашего отца и будет ему утешением. И тогда посмотрим, за кем останется последнее слово!
– Да, может, вы ее еще переживете, маман, – возражали сыновья со смехом.
– Нет-нет, я слишком тактична, чтобы становиться старухой, – самодовольно рассуждала Серафита. – Вот увидите. Я умру молодой и красивой (ей было уже за сорок), а ваш отец никогда себе этого не простит. Он привезет сюда эту ярмутскую Беллу с ее отродьем, она будет жить в моем доме и все время слышать «Серафита, Серафита, Серафита», пока звук моего имени не сведет ее с ума.
Так и произошло. Серафита умерла в пятьдесят, все еще красивая и молодая; сэр Ричард женился на своей любовнице и зажил с ней в Свонсуотере – величественный старик с большим ястребиным носом и добрыми серыми глазами, славный и не слишком умный, безжалостный и сентиментальный, внушительный и трогательный – живой памятник маленькой балерине, которая в бесшабашные девяностые, танцуя, пробралась в его сердце, а Белле, неуверенно вступающей в наследство, пришлось испытать на себе тяжкое бремя посмертных серафитовских чар. Трое прекрасных сыновей были давно убиты на полях сражений, их жены либо умерли, либо снова вышли замуж и покинули семейный круг. Осталось только третье поколение – трое внуков. Пета, главная наследница, Филип, вернувшийся из этой варварской Америки, куда его в детстве увезла мать, и Клэр, работавшая в какой-то дрянной газетенке и забившая себе голову всякой чепухой вроде карьеры и независимости. Вообще-то сэру Ричарду было наплевать на Клэр: пусть делает что хочет, лишь бы не слишком выходила за рамки! Его любимицей была Пета, дочь старшего сына, милая девочка, размахивающая руками, способная дать Клэр со всей ее золотоволосой красотой сто очков вперед.
Сегодня Филип, Пета и Клэр должны были приехать в Свонсуотер, чтобы принять участие в скромной церемонии, которую сэр Ричард неизменно устраивал в годовщину смерти Серафиты. При жизни она любила разного рода празднества и годовщины и неукоснительно блюла все ритуалы налаженной семейной жизни; теперь же все, что было заведено Серафитой, и вовсе стало в доме законом.
Сэр Ричард ураганом носился по дому.
– Белла, у нас все готово к приезду детей? А на завтра все приготовлено? Старая карга протерла портреты? Бро прополол герани? А дорожки он песком посыпал?
– Я за всем прослежу, Ричард, – терпеливо повторяла Белла.
Он стоял, чуть покачиваясь, на балконе и смотрел на подъездную дорогу и павильоны у ворот. Ярко светило солнце, и в воздухе стоял аромат любимых роз Серафиты. Поместье Свонсуотер находилось в двух милях от небольшого городка Геронсфорд в графстве Кент между меловыми холмами, отделявшими его от Геронского леса, и Тенфолдской грядой, за которой раскинулся Пиджинфорд. В свое время дом был очень красив, да и сейчас холл и парадные помещения сохраняли изящество георгианского стиля; однако с тех пор он оброс пристройками и по обеим сторонам строгого кирпичного фасада расползлись стеклянные павильоны, оранжереи, корты для игры в мяч и бассейн с кошмарного вида террасой и балконами. С востока к дому примыкали засаженные цветами уступы, сбегавшие к реке, с западной стороны зеленел большой газон, который огибала посыпанная гравием подъездная дорожка, ведущая к солидным кованым воротам, выходящим на главную дорогу. Вокруг с легкой руки Серафиты были рассыпаны многочисленные беседки и часовенки, каждая из которых была по-своему очаровательна, но вместе они полностью разрушали всю прелесть усадебного парка. Такие же щедро украшенные павильоны в псевдогреческом стиле стояли по обе стороны ворот. В одном из них жила чета Бро – садовник и его жена; в другом отправилась в мир иной Серафита.
В то время там жил шофер. Серафита весьма к нему благоволила: он полностью разделял ее страсть к розам, и его домик просто утопал в розовых кустах, за которыми хозяин, к ревнивому неудовольствию Бро, самоотверженно ухаживал сам. В день смерти Серафита долго стояла рядом со своим шофером на солнце, обсуждая их волшебное цветение, которое как раз находилось в полном разгаре, там ей стало плохо, и ее перенесли в его гостиную, где она и умерла.
Сэр Ричард, одержимый страстью к мемориалам, переселил шофера в другой дом, а комнату, где Серафита испустила дух, превратил в своего рода святилище. На стену повесили один из бесчисленных портретов, расставили ее любимую мебель, а розы превратились в предмет поклонения: их больше не срезали – теперь они увековечивали ее память. По праздникам, которые она отмечала при жизни, сэр Ричард приходил сюда, соблюдая неизменный ритуал, каждая деталь которого выполнялась с суетливой неукоснительностью; годовщину ее смерти он всегда отмечал в одиночестве, оставаясь в павильоне на всю ночь. Его былая печаль давно уже сменилась старческим упрямством: «Я всегда это делал и не собираюсь прекращать!» Утром, в час ее смерти, происходила очередная церемония, а после ужина сэр Ричард мрачно бродил по парку, после чего устраивался на диване под ее портретом, чтобы бодрствовать всю ночь; обычно его хватало минут на двадцать, после чего он погружался в непробудный сон.
В этом году Белла и доктор тоже пытались протестовать, причем с особой горячностью, но, как всегда, напрасно.
– На сердце я не жалуюсь, а если что, в кармане у меня лекарство, и я положу его рядом с диваном. Там есть телефон, а напротив живут Бро и его жена. Оставь меня в покое, Белла! Нечего мне диктовать! А где же дети? Уже без четверти.
– Скоро будут, Ричард. Им же надо переодеться.
– Ну да, конечно, – негодовал сэр Ричард. – Только потому, что сегодня чуть теплее обычного, они считают возможным вырядиться черт знает во что и выглядеть совершенно недопустимо. Не понимаю я эту современную молодежь, Белла.
Выйдя на лужайку, он что-то выкрикнул под окнами второго этажа. Тотчас же, как кукушка из часов, на балконе появилась Элен.
