Он пожал плечами:
– Я вообще об этом не думаю. – На английском Двойной Брайан говорил довольно свободно, хотя и с сильным акцентом. Он сменил тему, перейдя к более насущным заботам: – А чем занят в шоу этот Андерсон, если роль подходит и мне?
– Участвует в представлении, дорогой, – оживилась Изабель. – Выезжает на лошади. Ничего особенного, но все-таки четыре фунта в неделю за десятиминутную работу дважды в день. А лошади – всего лишь старые цирковые пони, приученные ходить кругами по арене. Уметь скакать не обязательно. Эрл не умеет абсолютно!
Брайан провел в седле чуть ли не две трети своей жизни. Он насмешливо поклонился ей – правда, ирония жеста совершенно от нее ускользнула – и обронил:
– Какое облегчение.
– В общем, я скажу Сладкому Папочке, чтобы он записал тебя в рыцари. Ты же знаешь старину Эдгара Порта, режиссера представления? Не знаю, зачем он за это взялся, ведь у него денег куры не клюют.
– Из любви к прекрасной даме? – смеясь, предположил Брайан.
– Не удивилась бы, – сказала Изабель, тоже смеясь. – Короче, я представила его менеджеру выставочных шоу, моему давнему знакомому, и они обо всем договорились. Не представляю, что может Эдгар знать о режиссуре спектаклей, но, полагаю, он научился устраивать шоу с хождением по горящим углям – или что они там делают в своем Малайски.
– В Малайе, – машинально поправил Двойной Брайан. – И уверяю тебя, Эдгар Порт не устраивал там хождений по углям. Он был большой человек в Малайе. Очень важный!
Брайан надул щеки и выпятил живот, удивительно похоже изображая мистера Порта в его самом важном виде.
– Ах да, постоянно забываю, что вы с ним там были знакомы.
– Я не был там с ним знаком. Сколько раз тебе повторять, что мой дом на Суматре? Джонни Вайза, так уж случилось, я знал, однако мистера Порта никогда и в глаза не видел, пока ты нас не познакомила. Он жил в Британской Малайе. Я – на Голландской Суматре.
– Ох, да все равно вы оба англоиндийцы! – нетерпеливо бросила Изабель. Она встала с дивана, потянулась, демонстрируя груди и бедра, и, поскольку Двойной Брайан остался невозмутим, без сожаления предложила поехать в Элизиум-холл и посмотреть, как проходит подготовка к выставке «Дома для Героев».
– Там сейчас Чарити Эксмут, она занимается декором… или как это называют в театрах?.. А я смогу показать тебе, что за спектакль мы готовим. К тому же Чарити должна мне двадцать фунтов комиссионных за то, что я устроила ее на эту работу, и я хочу сегодня выжать из нее хотя бы часть…
Огромная раковина Элизиум-холла постепенно превращалась в небольшой городок из макетов домов, достойных Героев Англии (которые тем временем ютились у своих недовольных родственников и целыми днями обивали пороги всевозможных учреждений, уверяя, что им подойдет что угодно, жена уже тоже теперь непривередлива…). Сверкая белым пластиком, тесными рядами стояли псевдотюдоровские коттеджи, состоящие из полностью оснащенных электричеством квартирок; одна такая ячейка, оторванная от родительского улья, стояла отдельно, блистая новизной и поспешно наведенным уютом. Вдоль проходов выстроились шеренги благоустроенных ванных комнат, а также шеренги кранов и душей, отделенных от ванных комнат, и шеренги одиноких ванн, стоящих, как печальные белые пудели, выставленные под дождь. Молоденькие девушки в тесных коротких юбках и со сложными прическами зубрили рекламные тексты о товарах, которых они прежде не видели, да и теперь не мечтали когда-нибудь сами купить. Разгоряченные производители товаров бегали тут и там, крича с надрывом:
– Не сетка для волос, а сеточка, се-точ-ка! Я говорил тебе тысячу раз…
И молоденькие девушки, на миг позабыв о заученном произношении и манерах, сердито восклицали:
– Да какая, к черту, разница, мистер Энгельбаум!
Пожилые джентльмены, которые видали лучшие дни, вкладывали сырые птичьи тушки в один конец какой-то сложной машинерии и доставали их, обжаренные до хруста, из другого конца. Садовники составляли цветочные часы из поникших анютиных глазок и стойких васильков, саранчовые полчища чирикающих девиц в серых халатах взметали вениками пыль в проходах и ждали, когда облако осядет. В центре главного зала стояла Чарити Эксмут и, обмирая от восторга, любовалась замковой башней. Рядом льстиво суетился нескладный юнец – ее сын.
– Мы зовем его «Мамадорогая», – сообщила Изабель, когда они с Брайаном Брианом подошли к маленькой группе у сцены. – Скоро поймешь, почему. Зачем она напялила треуголку?
– Наверное, хочет выглядеть как женщина-адмирал, – предположил Брайан.
– Никто не может хотеть выглядеть как женщина-адмирал, – сказала Изабель. Подходя, она приняла дружелюбный вид. – Привет, Чарити. Привет, Джордж. О, привет, Эдгар, котеночек.
Чарити Эксмут, на миг растянув рот, сверкнула полоской передних зубов. Мистер Порт при виде своей возлюбленной расцвел от счастья. Нескладный юнец опустил взгляд на бесстыдно выставленные прелести Изабель и подумал, что если бы его мать не держала его при своей юбке, считая маленьким мальчиком, он давно бы уже научился взирать на эти вместилища блаженства без трепета. Не то что бы он… Ведь он все-таки влюблен в Перпетую Кирк… Но Перпетуя была стройная и тонкая, как камышинка, без выпуклостей, и юноша не мог отвести взгляда от изгибов фигуры Изабель. Он погрузился в сердитые грезы подростковых обид – худой, темноволосый, нервный мальчик в агонии первой великой любви.
Сцена полукругом выступала в огромный холл и была отгорожена от большого помещения позади нее – называемого задней комнатой – зубчатой «замковой» стеной, наскоро сколоченной из досок. Стена разделялась посередине башней – простой трубой, поставленной вертикально. Высокий арочный проход вел сквозь башню из задней комнаты на сцену. Над аркой находилось узкое окно достаточной высоты, чтобы человек мог выйти из него на крохотный балкон с видом на холл. Шаткая лестница внутри башни вела на не менее шаткую платформу за окном. Изабель Дрю, чья благородная задача состояла в том, чтобы подняться по этой лестнице на внутреннюю платформу и в нужный момент эффектно появиться на балконе в сиянии внезапно вспыхнувшего света, застраховала свои округлые конечности, все вместе и каждую в отдельности. И так сильна была ее страсть к звонкой монете, что она почти могла найти в своем сердце малюсенькое желание: чтобы в самом конце программы, когда она выжмет все, что сумеет, из Сладкого Папочки Порта и выставки «Дома для Героев», лестница пошатнулась и она сломала бы какую-нибудь крохотную, тоненькую, безболезненную косточку…
Мистер Порт, напротив, страшно переживал, как бы чего не случилось с его дорогой Изабель.
– Вы уверены, миссис Эксмут, что лестница крепкая? А этот балкон? Он выглядит ужасно ненадежным.
– Крепче не бывает, – сурово отрезала Чарити и добавила, глянув на аппетитные формы Изабель: – То есть для человека нормального веса.
Сама она была скудного сложения, что насмешники довольно часто связывали с ее именем
[2]. Она указала на тонкий ядовито-зеленый плющ, который вился по башне и взбирался до балкончика:
