Вслед за Господином жизнь отдам
Столь легко, как тает иней,
Едва его коснется солнца луч.
«Грубые» материальные причины приводили к дзюнси несколько реже, хотя, естественно, они вполне могли сочетаться с тоской по сюзерену. Однако сам факт наличия колоссального количества бродячих «бесхозных» самураев-ронинов в эпоху Сэнгоку дзидай и Эдо говорит о том, что дзюнси все же не было практикой, которой следовало подавляющее большинство японских воинов. Хорошей иллюстрацией этого может послужить одна короткая история из «Хагакурэ». Герой этой истории, самурай по имени Нагаяма Рокуродзаэмон, путешествовал по северу Хонсю. К нему подошел ронин из провинции Этиго и попросил денег, ссылаясь на то, что «они оба воины». «"Неучтиво говорить, что мы оба воины, – гневно отвечал Рокуродзаэмон. – Если бы я оказался на твоем месте, я бы вскрыл живот. Вместо того чтобы позориться, выпрашивая деньги на дорогое, вскрой себе живот прямо сейчас!" Говорят, услышав эти слова, нищий удалился». Отметим, что Рокуродзаэмон вовсе не был жадным человеком – судя по тому, что сообщает о нем автор «Хагакурэ», он бы спокойно дал денег, например крестьянину, но самурай, унижающий себя выпрашиванием милостыни, вызвал в нем только вышеописанные эмоции. Интересно также, что пристыженный ронин-попрошайка вовсе не поспешил последовать совету Рокуродзаэмона (и соответственно идее автора «Хагакурэ», что в ситуации «или – или» нужно выбирать смерть, а колебания недостойны самурая). Добавим, что в эпоху Токугава дзюнси был запрещен, и его несанкционированное совершение влекло за собой серьезные кары, применявшиеся к семье самоубийцы. Кроме того, и в более раннюю эпоху господин мог запретить своим самураям следовать за собой, и такие случаи были нередки.
Еще одним сильным побудительным мотивом для сэппуку было горячее, искреннее желание доказать свою невиновность, искренность (макото), честность, указав на неверное понимание слов или поступков самурая. Называлось такое сэппуку термином канси. Иногда оно совершалось с целью указать сюзерену или властям на неправильность, недостойность их политики или отдельных решений. То есть в канси присутствует комплекс смешанных эмоций – протеста, отчаяния, уважения, привязанности, обиды и т. д. Примеров канси в истории Японии тоже немало – к примеру, Хиратэ Киёхидэ, наставник Ода Нобунага, отличавшегося в молодости склонностью к «прожиганию жизни» и отсутствием интереса к серьезным, достойным самурая вещам, совершил в 1553 году канси, чтобы хоть как-то повлиять на своего неуправляемого питомца (справедливости ради скажем – ему это удалось). В общем, канси по форме немного сходно с тем типом суицида, когда самоубийца оставляет записку «в моей смерти прошу винить такого-то», хотя основная цель канси иная – скорее не обвинить и тем более не оскорбить кого-либо, а «наставить на путь истинный» таким экстремальным способом. Дополнительной мотивацией здесь могла быть также демонстрация своей верности и преданности.
Наиболее романтичной (добавим – и романтизированной) в западном (да и японском) понимании этого слова формой самоубийства (иногда способом сэппуку) было синдзю – «самоубийство двоих», чаще всего – любящей пары, не имеющей возможности быть вместе в силу неких объективных причин. Причем такой парой могли быть как мужчина и женщина, так и двое мужчин (об отношении самураев к однополой любви будет сказано в нашей книге далее). Причинами синдзю разнополых пар чаще всего было различное социальное положение, противодействие со стороны его или ее родных и многое другое. Примерно то же самое мы имеем и в случае с однополыми парами, ведь в традиционной Японии жесткого неприятия такой любви не существовало, здесь западная по своей сути мотивация вроде «они кончали с собой, чтобы доказать обществу свое право на любовь» – просто не срабатывает. Идея синдзю очень сходна с идеей дзюнси, главное здесь – это надежда на успешное следующее перерождение, в котором влюбленным суждено «одной раздвоенною веткой расти» (Бо Цзюйи) и их никто уже не сможет разлучить. Ведь многие считали, что «духовная связь родителей и детей длится одно перерождение, а любящих супругов – три». Самые знаменитые синдзю, волна которых буквально захлестнула Эдо в конце XVII века (да, мода тоже играла здесь определенную роль!), совершались достаточно обдуманно, а не в некоем внезапном порыве отчаяния, хотя, возможно, следует говорить и об «обдуманном отчаянии». Желающие подробнее узнать о печальных судьбах японских Ромео и Джульетт (кстати, совершивших типичнейшее синдзю по сути, хотя и не по форме – в Японии мужчина в таком случае скорее совершал сэппуку, женщина же – перерезала себе сонную артерию, вешалась или принимала яд) могут обратиться к творчеству великого драматурга Тикамацу Мондзаэмона (которого, кстати, называют «японским Шекспиром») и его драмам, таким как, например, «Самоубийство влюбленных на острове Небесных сетей».
Разновидностью синдзю (или все же дзюнси?) следует считать самоубийство жены вслед за мужем. Яркое описание случая подобного рода представлено в блестящей психологической новелле Мисима Юкио «Патриотизм», где подробно описан процесс сэппуку, поэтому рекомендуем ее прежде всего читателям и читательницам с достаточно крепкими нервами. Таких женщин история Страны восходящего солнца знает немало – это и уже упоминавшаяся нами Оити-но Ката, и Ёдогими (мать Тоётоми Хидэёри), покончившая с собой в башне осажденного Осакского замка в 1615 году, и жена одного из 47 ронинов (Ядзамо Мотооки), «ушедшая вслед за мужем» на его могиле, и многие другие. В XX веке – это прежде всего жена знаменитого генерала времен русско-японской войны Ноги Марэсукэ, в 1912 году заколовшаяся ударом кинжала в грудь после сэппуку мужа. Правда, женщины почти никогда или очень редко совершали сэппуку – как мы уже говорили, традиционно они выбирали перерезание сонной артерии (как менее болезненную и более быструю смерть), реже яд, удушение и т. д. Нередко знатные японки просили мужа или кого-то из слуг убить себя. Естественно, что в самурайском обществе считалось, что женщина не в состоянии вынести все мучения, связанные с сэппуку, и не стоит ее на это обрекать, хотя характерно, что японские дамы нередко демонстрировали просто беспрецедентное мужество (да простят автору читательницы такой невольный каламбур, слегка отдающий «мужским шовинизмом»), и это признавали мужчины – авторы хроник, дневников и т. д., нередко сопровождая комментариями в духе: «Это же надо, какая-то женщина, а может проявить такую силу духа, что иному мужчине не под силу!» Самое любопытное, что, по легендам, собранным в источнике под названием «Харима-но куни фудоки» («Географическое описание провинции Харима»), составленном в начале VIII века, первой сэппуку совершила некая богиня Оми, преследуя сбежавшего от нее мужа. Она «воспылала гневом и злостью, разрезала мечом живот и бросилась в болото», получившее в честь этого события название Харасаки – «разрывающая живот».
Но вернемся к мужчинам. Со временем сэппуку в токугавские времена стало даже своеобразной модой – его начали делать бесшабашные молодые самураи по пустяковым поводам или даже без оных, что немало беспокоило власти и даймё. Ведь далеко не каждый проступок был достоин такой серьезной кары, пусть и почетной – так, господин мог запретить самураю совершать сэппуку, если он считал проступок незначительным. Но иногда сэппуку совершались и из-за, как показалось бы европейцу, пустяков – такова, например, история о «кровавой родословной» рода Сома, поведанная Ямамото Цунэтомо в «Хагакурэ». Во время пожара один из вассалов рода Сома, ничем не выделявшийся ранее, совершил невероятный даже для тех времен поступок – пробрался в пылающий дом и, чувствуя, что назад ему не выбраться, разрезал живот и вложил в рану драгоценный свиток. После пожара оказалось, что вымазанная кровью родословная уцелела, совсем не обгорев, а герой стал известен (естественно, посмертно) всей Японии.
