Но роль синто как государственной религии в самурайскую эпоху в значительной степени оказалась вытесненной буддизмом и частично конфуцианством (с его четко сформулированными патриархатными установками наподобие «отец и сын не сидят в одном ряду, мужчины и женщины не сидят вместе»). Впрочем, некоторые отголоски синтоистских представлений о том, что женщина вполне достойна выполнять государственные функции, оставались в сознании некоторых идеологов самурайства: так, Ходзё Сигэтоки (1198–1261), внук первого сиккэна из рода Ходзё, известный как Мастер Гокуракудзи, писал в своем «Послании»: «Если жена и дети что-то говорят тебе, внимательно их выслушай. Более того, если их слова обоснованны, удивись и похвали их, дабы в последующем они говорили в той же манере. Не следует смотреть на них свысока только потому, что они женщины и дети. Аматэрасу Омиками принимает облик женщины, а императрица Дзингу покорила корейское царство Силла». [Добавим, что на самом деле в ходе истории Японии страной не менее девяти раз формально или фактически правили императрицы, а не императоры, хотя это было в очень отдаленные времена эпох Яёи, Ямато и в начале эпохи Нара. – Д. Ж.]. Конечно, эти строки вполне ясно говорят, что женщины и дети явно рассматриваются как нечто иное, нежели «мужчины = люди», и их разумным словам стоит удивиться.
Интересно еще одно, вообще не слишком характерное для самурайских трактатов высказывание Мастера Гокуракудзи о женщинах, нехарактерное еще и потому, что эта тема вообще затронута, да еще дважды, в тексте, очень небольшом по объему: «Никогда не говори плохо о женщинах, какого бы низкого происхождения они ни были. Тем более о знатных женщинах». Согласитесь, для потомка «восточных варваров» Ходзё это все же весьма галантно, особенно в свете того, что и как писали о женщинах такие позднейшие «классики жанра», как Ямамото Цунэтомо. По мнению последнего, роль женщины ограничивается ведением хозяйства и рождением детей, желательно сыновей, ибо: «Лучше, когда рождаются сыновья, но не дочери. Дочери не могут прославить свою семью и позорят родителей. Очень плохо, если дочь – первый ребенок, а лучше всего: если все дети – сыновья». Дальше всех в этом направлении зашел некий неизвестный нам по имени самурай, написавший в эпоху Токугава следующий пассаж об идеальной самурайской жене: «Женщинам лучше всего не иметь образования, ибо удел их жизни – беспрекословное повиновение… повиновение отцу до замужества, повиновение мужу после свадьбы и повиновение сыну после смерти мужа… Однако ей необходимо дать хорошее нравственное воспитание, дабы она была целомудренной и мягкой, не давала бы волю страсти, причиняя тем самым неудобства другим и не подвергала бы сомнению авторитет старших. Ей не нужна и религия, ибо единственным божеством для нее является муж. Служить ему и беспрекословно подчиняться ему – вот ее долг». Да уж, такое отношение, имевшее определенное распространение в мирную эпоху Токугава, сводило роль женщины даже не к «кирхе, кухне и детям», а фактически только к двум последним (немногочисленные жрицы императорского святилища в Исэ и придворные-кугэ не в счет). Но, как мы увидим в дальнейшем, оно вряд ли было доминирующим – по крайней мере, в такой крайней и резкой форме.
Власть мужчины в семье ограничивалась не законом, а опять же некими неписаными моральными правилами – прежде всего тем же бусидо. Интересен в этом плане отрывок из «Будосёсинсю», характерно названный «Управление домом» (следует, однако, учесть, что он написан несколько ранее, чем отрывок, приведенный выше): «Если самурай недоволен какими-то поступками своей жены, он должен разумными доводами убедить ее согласиться с ним. При этом в пустяках лучше быть терпимым и снисходительным к ней. Но если она ведет себя плохо и он считает, что от нее не будет никакой пользы, он, в исключительных случаях, может развестись с ней и отослать ее домой к родителям. Но если самурай не делает этого и продолжает держать ее в своем доме, но при этом кричит на нее и поносит ее оскорбительными выражениями, он ведет себя так, как наемники и чернь, живущие на задворках торговых кварталов, что не подобает самураю-буси. Еще менее подобает ему хвататься за меч или грозить жене кулаком – храбрость, на которую осмелится только трусливый самурай. Ибо девушка, рожденная в самурайском доме и достигшая брачного возраста, никогда, будь она мужчиной, не стала бы терпеть, чтобы кто-нибудь грозил ей кулаками, лишь потому, что она имела несчастье родиться женщиной, ей остается лить слезы и мириться с этим. Храбрый самурай никогда не угрожает тому, кто слабее его. Тот же, кто любит и делает то, что презирает отважный человек, справедливо называется трусом [наивысшее возможное оскорбление для самурая. – Д. Ж.]».
Явным странным исключением в свете могло бы выглядеть такое явление, как женщины-воительницы, но все становится на свои места, если мы вспомним одну важную фразу из «Хагакурэ»: «Женщина должна быть точно так же преданна своему мужу, как он – своему господину». В неспокойные времена (до относительной стабилизации Токугавского периода) женщина из самурайской семьи не могла позволить себе быть абсолютно выключенной из процесса всеобщего вооруженного противостояния – ей не так редко доводилось брать в руки оружие, как иногда считают. В разделе о ниндзя мы попытались немного осветить вопрос о женщинах-ниндзя. Прекрасным примером настоящей профессиональной воительницы из числа самураев ранней эпохи (XII век), образ которой навсегда вошел в японский фольклор, была Томоэ Годзэн – дочь самурая Канэтоо из глухого горного края Кисо, возлюбленная и одновременно вассал знаменитого Минамото Ёсинака. Напомним читателю, что Ёсинака – двоюродный брат, вначале союзник, а впоследствии враг, много раз упоминавшийся в этой книге Ёритомо и Ёсицунэ. Мы позволим себе предложить читателю любопытное описание этой прекрасной и доблестной дамы и последнего боя (ее и Ёсинака), взятое из «Повести о доме Тайра»: «Хороша была Томоэ – белолица, с длинными волосами, писаная красавица! Была она искусным стрелком из лука, искусной воительницей, одна равна тысяче! Верхом ли, в пешем ли строю – с оружием в руках не страшилась она ни демонов, ни богов, отважно скакала на самом резвом коне, спускалась в любую пропасть, а когда начиналась битва, надевала тяжелый боевой панцирь, опоясывалась мечом, брала в руки мощный лук и вступала в бой в числе первых, как самый храбрый, доблестный воин! Не раз гремела слава о ее подвигах, никто не мог сравниться с нею в отваге. Вот и на сей раз – многие обратились в бегство или пали в бою, Томоэ же уцелела… И сказал господин Кисо [Ёсинака. – Д. Ж.]: «Ты – женщина, беги же прочь отсюда, беги скорей куда глаза глядят! А я намерен нынче пасть в бою. Но если будет грозить мне плен, я сам покончу с жизнью и не хочу, чтобы люди смеялись надо мной: мол, Ёсинака в последний бой тащил с собой бабу!» – так говорил он. Но Томоэ всё не решалась покинуть Ёсинаку, однако он был непреклонен [из контекста ясно, что грубоватый Кисо Ёсинака, пусть и не галантный рыцарь, как его противник и двоюродный брат Ёсицунэ, все же отчаянно хотел спасти жизнь любимой, буквально прогоняя ее прочь, пока за ними гнались несколько сотен врагов. – Д. Ж.]. «О, если бы мне встретился сейчас какой-нибудь достойный противник! – подумала Томоэ. – Пусть господин в последний раз увидел бы, как я умею биться!» И, с этой мыслью остановив коня, стала она поджидать врагов. В это время появился прославленный силач Моросигэ Онда, уроженец земли Мусаси, и с ним дружина из тридцати вассалов. Томоэ на скаку вклинилась в их ряды, поравняла коня с конем Онды, крепко-накрепко с ним схватилась, стащила с коня, намертво прижала к передней луке своего седла, единым махом срубила голову и швырнула ее на землю [в знак глубокого презрения. – Д. Ж.]. Потом сбросила боевые доспехи и пустила коня на восток». Дальнейшая судьба Томоэ неясна: по более романтичной версии, она постриглась в монахини и всю жизнь оплакивала погибшего в том бою Ёсинаку, по другой – благополучно вышла замуж. В XVIII веке художники и граверы создали несколько произведений на сюжет поединка Томоэ и Моросигэ Онда (например, гравюра Корюсая 1770 года).
