История настоящего «мальчика, который выжил» несмотря на инвалидность и советский детдом.
5. Донна Тартт. Маленький друг
М.: АСТ: Corpus, 2017. Перевод с английского Н. Ленцман, Д. Бородкина
Книга про то, как тяжело взрослеть, если весь мир вокруг тебя пропитан болью утраты.
6. Паринуш Сание. Книга судьбы
М.: АСТ: Corpus, 2014. Перевод с английского Л. Сумм
Автобиографический роман про выживание в обществе мало того, что тоталитарном, так еще и мизогиническом.
7. Наталия Мещанинова. Рассказы
СПб.: Сеанс, 2017
«Маленькая жизнь» – только про девочку и российскую глубинку – на ста пронзительных страницах.
Книга как манипулятор:
Краткий гид по читательской ангедонии
У слова «манипуляция» в русском языке коннотации сугубо негативные. Манипуляция – это хитро расставленный эмоциональный капкан для доверчивого (и, как правило, мягкосердечного) человека, а значит, ее необходимо разоблачать; разоблачив же, всеми силами ей противостоять. В принципе, в реальной жизни так чаще всего и бывает – манипулятор редко действует в наших интересах (прямо скажем, почти никогда), а значит, при встрече с ним соблюдать определенную технику безопасности разумно и оправданно. Однако при переносе в область искусства эта здравая позиция, к несчастью, теряет изрядную долю своей здравости.
Многие читатели склонны полагать, что манипулятивный текст – это всегда плохо. Если автор жмет из тебя слезу, провоцирует на сострадание, давит на твои болевые точки и вообще, как сказал недавно один из моих студентов, «дает янагихару», – это недостойно как с точки зрения искусства, так и с точки зрения этики. Тексты, которые намеренно и целенаправленно смешат, пугают или заставляют незапланированно о чем-то задуматься, из числа манипулятивных обычно исключаются, однако общая установка остается неизменной: текст не должен вступать с читателем в сильное эмоциональное взаимодействие. Любое давление воспринимается как прямая, направленная агрессия, как вторжение в персональное пространство, а значит, как действие враждебное и потенциально опасное. Навязчиво выбивая из нас ту или иную эмоцию, текст в глазах многих уподобляется развязному уличному попрошайке, назойливо хватающему нас за руки, – кому ж такое приятно. Текст должен уважительно что-то нам предлагать, соблюдая при этом комфортную дистанцию, а мы уж сами решим, что из предложенного нам брать и в каком количестве – или, напротив, что давать взамен.
Звучит неплохо, однако практика показывает, что благовоспитанные, сдержанные и отстраненно-аристократичные тексты, соблюдающие дистанцию и ничего не требующие от читателя, этому же самому читателю оказываются чаще всего не интересны (бывают исключения, но их немного). Горделивый принцип булгаковской Маргариты «сами придут, сами всё дадут» в случае с литературой, увы, не работает. Лично мне определенно не нужны книги, которые не жмут из меня слезу, не провоцируют на сострадание и не осуществляют иных действий, пробуждающих эмоции и вызывающих сильную – в том числе сильную болевую – реакцию. Я хочу, чтобы мной манипулировали, я хочу, чтобы книга вступала со мной в тесный – чем теснее, тем лучше – контакт. И того же самого хотят почти все читатели, иногда не отдавая себе в этом отчета.
А это значит, что некоторая открытость, изначальное доверие автору и готовность отдать себя в его руки – необходимая составляющая читательского удовольствия. Сопротивляясь книге (как сопротивлялись бы живому манипулятору), усматривая за авторским желанием нас растрогать попытку непременно нас использовать в собственных корыстных целях, уподобляя манипуляцию литературную манипуляции реальной, мы лишаем себя едва ли не половины удовольствия от чтения, вступая на тяжкий и бесплодный путь читательской ангедонии.
Любой текст манипулятивен по своей природе – автор всегда что-то хочет с нами сделать, ему что-то от нас нужно (в первую очередь наше время), а значит, он нами манипулирует. Это одно из правил игры – искусство вообще так устроено; именно за это ему, собственно говоря, и платят – если уж снижать уровень дискурса до прагматики. Иными словами, ругать искусство за манипулятивность означает ругать искусство за то, что оно искусство.
Другое дело, что можно (и в большинстве случаев нужно) думать, зачем автор нами манипулирует. Жмет ли он из нас слезу с какой-то простой и циничной целью – выманить побольше денег, как уличный попрошайка со своей нехитрой историей про «дочь-умерла-осталось-восемь-внуков», или ему просто любопытно посмотреть, как именно у нас кривится рот, когда мы плачем? Хочет ли он, чтобы мы пережили катарсис и почувствовали себя немного лучше (греческие трагики в этом смысле были известные манипуляторы)? Или, возможно, автору нужно, чтобы мы что-то важное (для него, автора, важное) поняли, что-то сделали, что-то изменили?..
В свое время книга Анны Старобинец «Посмотри на него»
[2], рассказывающая об опыте потери ребенка на позднем сроке беременности, вызвала немало споров и критики именно в силу своей вполне выраженной манипулятивности. Однако разгневанные и раздраженные читатели явно не задали себе вопроса: а какую цель ставил перед собой автор? Заставить читателя пожалеть несчастную героиню и ее нерожденного малыша? Определенно, нет: читатель должен был пожалеть героиню и по возможности умыться слезами над ее утратой для того, чтобы захотеть что-то изменить в обществе в целом и медицинской среде в частности. Вам может быть симпатична или несимпатична эта цель, но не видеть ее и полагать, что для автора ценно только самолюбование, по меньшей мере странно. О том, как этот же принцип работает в случае с «Маленькой жизнью» Ханьи Янагихары, мы уже говорили немного раньше: многим так мешают страдания Джуда, что они оказываются неспособны заглянуть ему через плечо и поинтересоваться, зачем же автор так его мучает у нас на глазах.
Можно (и, опять же, совершенно необходимо) думать о методах манипуляции, которые автор использует. Кто-то для достижения максимального эффекта поддает, так сказать, жару и переходит на крик, от которого закладывает уши и вообще неприятно. Кто-то, наоборот, снижает голос до шепота или, допустим, убирает почти все прилагательные и наречия (как, например, Джулиан Барнс в «Одной истории»
[3] или Джон Уильямс в «Стоунере»
[4]) – искусственно высушенный текст часто звучит гораздо страшней, пронзительней и мощнее, чем текст нарочито «богатый» и пышный, но не становится от этого менее «манипулятивным». Можно думать, хорошо ли автор справляется со своей задачей: манипуляция, которая сразу видна, груба и очевидна, – это плохая манипуляция. Манипуляция, которая не способствует достижению авторской цели (автор хочет, чтобы ты поплакал, а потом пошел перевоспитывать медицинский персонал в женских консультациях, а ты вместо этого пожал плечами и сел смотреть телевизор), тоже никуда не годится.
