Подобная генеалогия главной награды англоязычного мира многое сообщает нам и о британской литературе последних пятидесяти лет. Англоязычный мейнстрим, который мы привычно именуем «английской литературой», в действительности является литературой глобальной, ориентированной на то, чтобы быть одинаково понятной, близкой и интересной интеллектуальной элите на всём пространстве Британского Содружества. Именно этим (а вовсе не запоздалыми угрызениями совести, как кажется многим) объясняется то, что Букеровскую премию так часто вручают жителям бывших колоний и доминионов: выходя за пределы узко национального, локального, авторы из этих стран вносят свою лепту в поддержание общего постимперского культурного контекста. И это же обстоятельство делает британского Букера чрезвычайно успешным литературным проектом: ему удалось сформировать определенный канон – иногда несколько искусственный (как, скажем, в случае с романом Шигози Обиомы «Рыбаки», написанным словно бы по методичке «Как получить Букеровскую премию и не слишком устать»), но в целом живой и продуктивный.
Ориентация на глобальную, по сути дела, международную аудиторию предсказуемым образом делает британскую литературу наиболее конвертируемой и понятной за пределами англоязычного мира. Обращенная к читателям по определению очень разным, она легко находит отклик в том числе и среди российских читателей. Исторические параллели и аллюзии, вечные конфликты типа «свой – чужой», а также традиционные семейные, любовные, классовые драмы и умеренная консервативность стиля – всё это делает британскую букеровскую литературу чуть ли не самой востребованной в мире.
Конечно, за пределами этого постколониального канона существует не менее интересная, живая и своеобразная собственно английская литература, куда более ориентированная на внутренний британский рынок и обособленная от остального мира. А после того, как в 2014 году Букеровскую премию начали присуждать еще и американским авторам (писатель Джулиан Барнс, к слову сказать, назвал это решение абсурдным), и сами контуры английской постимперской литературы начали понемногу размываться. Однако годы культивирования определенного типа словесности не могут не приносить результатов: сформированный Букеровской премией мейнстрим (глобалистский и общечеловеческий по своей сути), подобно выхоленному за долгие годы английскому газону, остается одним из символов современной культуры.
Эта ориентация на универсальность роднит английскую литературу с литературой российской. Нравится нам это или нет, но русский язык – язык имперский, на протяжении долгих лет остававшийся для множества народов принудительным и навязанным извне, однако успевший за это время впитаться и прорасти в их культурную среду. Это имперское языковое пространство подарило нам множество прекрасных вещей – от украинских повестей Гоголя и прозы Тараса Шевченко до книг Фазиля Искандера и Чингиза Айтматова, а сегодня, уже после краха империи, обогащает отечественную словесность текстами Наринэ Абгарян, Мариам Петросян, Сухбата Афлатуни, Дины Рубиной, Андрея Иванова из Эстонии и многих других писателей, включенных одновременно в два контекста – национальный и наднациональный. Универсалистские и ориентированные не столько на Россию как таковую, сколько на пространство русского языка, они формируют некий аналог Британского содружества, а именно – подлинный «русский мир»: просторный, разнообразный и при этом начисто лишенный милитаристских коннотаций.
Список
Десять отличных романов «букеровского мейнстрима»
1. Джулиан Барнс. Предчувствие конца
М.: Эксмо, 2012. М.: Иностранка. 2017. Перевод с английского Е. Петровой
Компактный и ясный роман о лакунах в памяти, способных пустить человеческую жизнь по принципиально другому руслу.
2. Антония Байетт. Обладать
М.: Гелеос, 2006. М.: Иностранка, 2015. Перевод с английского В. Ланчикова, Д. Псурцева.
Огромный и прекрасный роман о любви, поэзии и времени.
3. Салман Рушди. Дети полуночи
СПб.: Лимбус-пресс, 2006. М.: АСТ: Corpus, 2014. Перевод с английского А. Миролюбовой
Книга, признанная «золотым эталоном» букеровского романа по итогам первых сорока лет существования премии. Сложным образом переплетенные истории о людях, родившихся в ночь обретения Индией независимости.
4. Арундати Рой. Бог мелочей
СПб.: Амфора, 2004. М.: АСТ, 2015. Перевод с английского Л. Мотылева
Роман о близнецах, скроенный по лекалам индийского кинематографа, но при этом мудрый, сложный и обжигающе эмоциональный.
5. Элеанор Каттон. Светила
СПб.: Азбука-Аттикус, 2015. Перевод с английского С. Лихачевой
Захватывающий полнокровный роман про неведомый мир Новой Зеландии XIX века.
6. Питер Кэри. Истинная история шайки Келли
М.: АСТ, 2003. Перевод с английского И. Гуровой
Мощнейший австралийский вестерн – энергичный, как лучшие фильмы с Клинтом Иствудом, и экзотичный.
7. Алан Холлингхерст. Линия красоты
М.: Росмэн, 2005. Перевод с английского Н. Холмогоровой
Гей-римейк «Возвращения в Брайдсхед» Ивлина Во, остроумный и щемящий.
8. Кадзуо Исигуро. Остаток дня
М.: Иностранная литература, 2000. М.: Эксмо, 2007, 2018. Перевод с английского В. Скороденко
Сложно устроенный роман о старении, памяти и социальной дезинтеграции.
9. Маргарет Этвуд. Слепой убийца
М.: Эксмо, 2003; 2017. Перевод с английского В. Бернацкой
Лучший (возможно, потому, что относительно реалистический) роман канадки Маргарет Этвуд: изысканная и многослойная история двух сестер на фоне XX века.
10. Дж. М. Кутзее. Бесчестье
М.: Иностранная литература, 2001. СПб.: Амфора, 2004. М.: Эксмо, 2009. СПб.: Азбука-Аттикус, 2015. Перевод с английского С. Ильина
Лучший в современной истории роман о вине и возмездии.
Откуда растет «Большой американский роман» и что у него общего с романом русским
Я очень люблю писателя Джонатана Франзена, поэтому стараюсь избегать рецензий на его новые романы до того, как прочту их сама, а уже после собираю всё, до чего могу добраться, чтобы сверить ощущения. Дочитав роман «Свобода»
[6], я была уверена, что, в общем, всё в нем поняла – ну, а что, собственно говоря, непонятного: эдакая «Анна Каренина» на американский лад – жгучая персональная трагедия на фоне равнодушного и инертного общества. Воодушевленная, я отправилась читать рецензию Мичико Какутани в The New York Times, уверенная, что мы совпадем в оценках, – и была потрясена. То, что представлялось мне камерной семейной драмой, оказалось в интерпретации главного американского критика книгой общеамериканского масштаба, остро социальной, безжалостно фиксирующей и суммирующей все главные тенденции американской жизни нулевых годов – от возвращения молодых семей из пригородов в города до поколенческой дезинтеграции и краха демократических идеалов. Надо ли говорить, что ничего этого я в тексте не заметила, считав из него только один – самый верхний и очевидный – слой.
