Вдоволь наевшись жареной картошки и ощущая во рту ее вкус (похоже, сорт «Астерикс»), я заменил кассету, вставив группу «Клэш», и поехал дальше. Как раз успел на ходящий в Йелл паром «Бигга», оттуда промчался мимо самого северного паба Великобритании.
Анст встретил меня редким дождиком, но желтый комбинезон не дал мне промокнуть. Я стоял на носу парома «Гейра» и ощущал толчки стального корпуса, приближающего меня к цели. Дождливый, пустынный клочок земли в океане, отполированный солеными ветрами, так же, как и Йелл, абсолютно безлесный.
Я оглянулся и осмотрел автомобильную палубу. На Анст плыли только внедорожники. Семейные автомобили остались на Йелле. Рядом с «Коммодором» стояли «Бедфорд», облезлый «Лендровер» и «Тойота Хайлакс», на багажной сетке которой были сложены ловушки на краба.
В Хайлаксе сидели двое бородатых мужчин и поглядывали в мою сторону. Вот водитель наклонился ближе к соседу, чтобы лучше его слышать. У меня возникло ощущение, что разговор касался меня.
Еще пара минут – и мы на месте. Мне бы вернуться к машине, но я засмотрелся на одинокого старикана с тросточкой, ожидавшего паром на причале в Ансте.
Мы съехали на берег. Старикан уселся на пассажирское сиденье «Лендровера».
Здесь абсолютно все было самым северным в Великобритании. Самая северная школа. Самая северная гостиница. Самая северная автобусная остановка.
Я подъехал к самому северному в Великобритании магазину, в котором все еще светились лампы дневного света. Набрал немного еды и баночного пива. Развлекаясь чтением непривычных этикеток, увидел, что тут торгуют и крепкими напитками. Семейство из трех человек уже заканчивало закупаться на выходные, и я поторопился успеть в кассу до них.
На кассе стоял веснушчатый парень в сером рабочем халате. Когда он уже пробил с половину моих покупок, я задал ему вопрос об Эйнаре Хирифьелле, ровно теми же словами, что и на почте.
Продавец отреагировал странно. Замер, занеся руку, чтобы пробить цену, покосился на меня и спросил:
– А он не в Норвике разве?
Теперь странно отреагировал я. Уронил бумажник на пол, замялся.
– А Норвик, – брякнул я, – это где?
– Прямо по дороге, – сказал продавец, показав на север.
Семейство позади меня начало разгружать тележку. Малыш клянчил конфеты.
– Вы знаете Эйнара? – спросил я, собирая сдачу. – Он здесь закупается?
Похоже, продавец меня не понял. Я начал было снова, но замолчал и пошел в машину изучать карту. Не нашел места с названием Норвик. Может, я не разобрал произношения этого человека?
Подождав, пока не уйдет та семья, я вернулся с картой в руке. Но продавца за кассой уже не было. Он ушел в служебное помещение позади молочного прилавка. Дверь туда осталась открытой. Он стоял спиной ко мне и говорил по телефону.
Подождав немного, я покинул магазин. Огляделся. Омытый дождем остров был безмолвен: усыплен поздним временем и, возможно, скепсисом.
Кое-что из разговора я уловил. То, из-за чего мой план показался мне шапкозакидательским и эгоистичным.
Может быть, я неправильно расслышал. Жужжание вентилятора над молочным прилавком заглушало разговор. Но продавец сказал: «The Norwegian». А потом что? Ждет – waiting или разыскивается – wanted?
Или он сказал то, что я и подумал сначала, но тут же отбросил как маловероятное: что, мол, он наконец приехал?
Прозвучало это как предупреждение, из тех, что заставляют черепаху спрятаться в панцирь. Может быть, Эйнар и не хотел никого видеть. Завоевав для себя фуганком и рейсмасом место под солнцем в Париже, он, возможно, превратился в угрюмого старикашку. Из тех, кто не откроет двери, если постучать. До сих пор я пер напролом, в уверенности, что историю его жизни тоже можно узнать в справочном. Но с тех пор как мне исполнилось десять лет, много воды утекло. Его жизнь могла круто измениться.
Нет, сказал я себе. У человека, который валит березу лучковой пилой, сколачивает из нее гроб и отсылает его своему брату, жизнь меняется потихоньку, если вообще меняется.
Я ездил и ездил, и все не мог найти этот Норвик. Но внезапно мне показалось, что я узнаю́ место, виденное на дедушкином снимке. Я свернул по узкой дороге в глубь острова, вглядываясь в открывающиеся пейзажи. Что толкнуло пожилого фермера, не интересующегося фотографией, остановиться и сфотографировать определенный участок ничем не примечательного берега?
Дорога вела к южной оконечности острова. Я вышел, надел свой анорак и попытался сориентироваться на местности. Закапал мелкий дождик, потом прекратился, а я все продолжал выискивать вид, уже зафиксированный на фотографии.
Из-за горки затявкала собака. Потом лай послышался ближе. Мимо меня с высунутым языком и безумными глазами пронесся и пропал вдали мокрый пойнтер с серыми пятнами на шерсти. За ним по склону торопилась, задыхаясь, худющая женщина. Она бежала прямо ко мне и сначала расстегнула куртку, а потом снова ее застегнула. Суетилась сильнее, чем псина.
– Она туда побежала, – сказал я по-английски, указав направление.
Женщина истово почесала воспаленную, покрытую коростой кожу на левой руке.
– Здесь поблизости норвежец не живет? – поинтересовался я.
– Never heard of one
[14].
Хозяйка сбегала за собакой, вернулась и покачала головой. Отдышалась, достала пачку «Салема» и, затянувшись, отломила тлеющий кончик, после чего положила сигарету назад в пачку и опять почесала руку.
– Не знаете, где это? – спросил я, протягивая ей фотографию.
Она кивнула. Пробормотала: «Хаф-Груни» и показала на остров, который было едва видно на краешке фото.
Тут вернулась собака – она вильнула хвостом, задев мою ногу, и от нее во все стороны полетели брызги. Хозяйка надела на пса ошейник.
– Ты не суеверный? – спросила она, оттащив от меня пойнтера.
– Да в общем-то нет, – сказал я.
– Раньше люди думали, что с Хаф-Груни по ночам переплывает пролив на лодке дьявол. Перевозит гроб – кто-то видел, как тот торчит из лодки.
Я посмотрел на женщину. Потом на фотографию.
– Гробы, – сказал я. – Там жил кто-то, кто сколачивал гробы?
Местная жительница не ответила. Она извлекла из пачки недокуренную сигарету и собиралась закурить, но тут пойнтер снова бросился прочь.
– А где это, Норвик? – крикнул я ей вслед.
Она повернула голову и сказала:
– Там, где гробы.
Карта к этому времени успела сильно помяться. Я был уже недалеко от острова, который хозяйка собаки назвала Хаф-Груни, – он лежал на полпути между Анстом и соседним островом Фетлар. Порывы ветра трепали бумагу. Я повесил «Лейку» через плечо и пошел к берегу.
