Тут показался немецкий патруль. Эйнар воспользовался вызванной этим суматохой и бежал. Он уехал из Отюя, добрался до одного своего друга парижских времен, который теперь жил в захолустном приморском городишке, и укрывался там до самого освобождения.
Позже Эйнар узнал от одного из сокамерников семьи Дэро, что с ними произошло. Девятнадцать суток их допрашивали под пытками, а затем привязали к столбам на плацу в центре тюремного комплекса, чтобы их было видно из камер. Младшей сестре, Полин, было пятнадцать лет. Потом долго ничего не происходило. Плац был пуст. Через час появилась публика – заключенные, которых немцы заставили смотреть на экзекуцию. Солдат подошел к матери Изабель, Николь, разрезал веревки и высвободил ее, но тут же накинул на нее петлю, закрепленную на мясницком крюке. Когда она прекратила биться, веревку ослабили, стащили петлю с ее головы и оставили труп на земле, после чего повесили ее мужа Эдуара на той же веревке и на том же крюке. Остальных, старых бабушку с дедушкой и двоюродного брата, расстреляли одного за другим. Полин и Изабель оставили в живых: развязали и снова подвергли пыткам. Через несколько дней сестер отправили в Равенсбрюк.
Свободным Эйнар никогда больше себя не чувствовал. Больше всего его мучила мысль, что Изабель отправилась в концлагерь, думая, что он ее предал. Сразу же после капитуляции он поехал в Германию и добрался до Равенсбрюка, но не нашел ее следов.
Уинтерфинч тогда разбил окно из-за того, что Эйнар позвонил ему и рассказал, что поручение выполнить не удалось, и тогда же попросил денег на поиски Изабель.
Всем, кроме самого Эйнара, последнее представлялось нелогичным и незаслуженным, ведь поручение Дункана он не выполнил. Но когда Агнес пыталась расспросить его об этом, Эйнар отвечал отговорками. И всю жизнь он отказывался рассказать, в чем состояло то задание.
– Так чего вы, собственно, хотите? – спросила его Браун в тот день, когда он появился в салоне.
– Разрешите мне давать ваш номер телефона, – попросил Эйнар. – Чтобы она могла меня найти. Потому что я сам буду в отъезде.
Он просто хотел, чтобы Агнес, если кто-нибудь позвонит ему с новостями об Изабель Дэро, приняла это сообщение. Сам же Эйнар собирался продолжить поиски и хотел, чтобы в случае чего с ним можно было связаться, благодаря человеку, который всегда на связи: в процветающем парикмахерском салоне по адресу Леруик, 118.
– Но откуда же вы возьмете деньги на поиски? – возразила Браун.
– Помогу Спасителю вновь взойти на крест, – ответил Эйнар.
Дело в том, что он обладал умением, которое очень ему пригодилось тогда, – оно помогало ему получить ночлег и помощников. Умением, которое он обнаружил в себе в апреле 1940 года, когда восстановил распятие в Саксюме: он умел реставрировать церковное искусство. Все послевоенные годы Эйнар разъезжал по пострадавшим в войну городам Европы, разыскивал разбомбленные церкви и предлагал восстановить разрушенные запрестольные образы и деревянные скульптуры. Единственное, о чем он просил, – это чтобы священники собирали сведения об узнице по имени Изабель Дэро. Он спал в ризницах, реставрировал разбитую мебель и скульптуры, а по вечерам с помощью священников писал письма узникам Равенсбрюка, руководству союзников, сотрудникам Красного Креста и бюро регистрации населения.
Год за годом единственным желанием Эйнара оставалось найти Изабель. Не с ним одним происходило подобное – в то время десятки тысяч людей искали своих пропавших возлюбленных. Эйнар наскреб денег на старый автомобиль, он отправил письма выжившим узникам концлагеря, изучал списки заключенных, как только они публиковались, и обивал пороги отделений Красного Креста, где его встречали печальными сочувственными взглядами. И везде он сообщал, что найти его можно по адресу Леруик, 118.
То же известие пришло и в Хирифьелль. Он прислал короткое письмо, в котором говорилось, что он жив, отказывается наследовать хутор и желает общаться с родственниками лишь в случае чьей-либо смерти.
В квартире над парикмахерским салоном Агнес сразу приняла тоску Эйнара близко к сердцу. Она добавила его имя в телефонный каталог под своим номером, как если б они жили под одной крышей. Он звонил еженедельно. Из Франции, из Чехословакии, из мест вблизи границы с Советским Союзом. Спрашивал, нет ли новостей.
Довольно скоро Браун захотелось, чтобы Эйнар звонил просто для того, чтобы поговорить с ней. Сняв трубку и ожидая, когда же звонящий доберется до сути дела, она в душе надеялась, что услышит известие о смерти Изабель.
Так продолжалось, пока однажды Эйнар не позвонил перед самым закрытием салона. Но в этот раз он не задал привычного вопроса, а сказал только: «Это я. Я».
Агнес попросила его повторить, что он сказал, потому что его голос полностью изменился. В конце концов он сумел рассказать, что Красный Крест все-таки разыскал архивы Равенсбрюка, и выяснилось, что Изабель отправили оттуда на верную смерть – она замерзла насмерть и похоронена, скорее всего, неизвестно где в Восточной Германии.
На какое-то мгновение Агнес стало стыдно того, что она почувствовала облегчение, промелькнувшее, как вспышка света, среди всей этой безнадежности. Браун понадеялась, что теперь Эйнар сможет забыть Изабель и вернуться на Шетландские острова. Но вышло не так. Одновременно с известием об этой смерти он получил от Красного Креста и другую информацию, из-за которой его отчаяние сменилось другим, еще более горьким. А именно, что в январе 1945 года Изабель Дэро родила в Равенсбрюке дочь.
* * *
Пока Агнес Браун стригла меня, отдельные волоски постоянно оказывались за шиворотом, и у меня все сильнее чесалась спина. Точно так же во мне все росло беспокойство, терзавшее меня изнутри, в том месте, куда ногтями не дотянешься.
Поначалу я связал это беспокойство с осознанием того, что собранные ими снаряды связаны с несчастным случаем 1971 года. Но потом ощутил неуверенность, проникшую гораздо глубже, в самые потайные уголки моей души. И я чувствовал ее и сейчас, сидя в парикмахерском кресле.
По словам Агнес, Эйнар не знал, является ли он отцом ребенка Изабель или же ребенок был зачат в результате широко практиковавшихся в Амьенской тюрьме изнасилований. Я подумал на это, что если уж моим дедом по матери был немецкий солдат, я не мог относиться к этому с полным отвращением – мне были отвратительны изнасилования, но не сама униформа, ведь такую же носил и дедушка.
Однако вскоре сомнения рассеялись.
Перед тем как закончить стрижку, Агнес взяла в руки бритву и стала точными движениями подправлять неровности, добиваясь совершенства, как и в 1943 году, когда она постригла Эйнара Хирифьелля на манер coupe Lyon, превратив его в Оскара Рибо, которого я знал по фальшивому паспорту.
Сначала мне показалось, что это из-за прически я не узнал свое лицо в зеркале. Но это было не так. На меня смотрел Оскар Рибо.
6
Его коса еще не затупилась. Два взмаха оселком – и ржавчины, покрывшей лезвие на морском воздухе, как не бывало. Приноровившись, я скосил траву вокруг построек на Хаф-Груни. Из трубы валил иссиня-черный торфяной дым. Запах не такой уж неприятный. Я растопил плиту и раздумывал, перекусить ли мне супом или поджарить сосисок.
