– Да вроде уже вовсю учишь, – ответил я.
– И еще одно. Ты собирался заявиться к Диксону – вот так?
– Как так?
– Но нельзя же… А впрочем, неважно.
Мы миновали южную оконечность острова. Буруны на кромке мыса становились все меньше в размерах.
– Ты взял дешевое место, – предположила она, – потому что догадывался, что кто-то уже заказал каюту?
– Вовсе нет, – возразил я.
– Ну, мне надо спуститься вниз, – сказала Гвен, когда Шетландские острова пропали из виду. – Идешь со мной?
* * *
– Сначала носки сними, – велела Гвен, поворачивая хромированную ручку двери в каюту. – Потом брюки снимешь.
Расстегивая куртку, она повернулась ко мне спиной. Ее лопатки были туго обтянуты черным джемпером. Обрисовались лямочки бюстгальтера, а на шее у нее пульсировала жилка.
– Ты говоришь то, что я думаю, что ты говоришь? – уточнил я.
– Именно. Скидывай носки. Потом остальное. All the way down
[46]. Я тоже. Только свет погасим.
– Не знаю, могу ли я принять такой дар, Гвен…
– Да брось! Это мы английским занимаемся.
– А при чем тут носки? – В горле у меня пересохло, во лбу покалывало, но в штанах колотилось доказательство того, что скоро мое тело потребует исполнения своей воли.
Вот плата за бал-маскарад, подумал я. Кто угодно, кроме нас, тех, кем мы с Гвен собственно были, давным-давно уже переспали бы друг с другом. Вот что мы делаем, чтобы сохранить маску. Этого не случилось бы, если б мы признались, кто мы такие на самом деле. Если б я не признался, что знаю о том, что она ищет наследство. Но тогда Гвен выставила бы меня и заперла дверь. А она необходима мне для дальнейшего; мне придется переспать с лоцманом, чтобы миновать шхеры.
«Но это жидкое объяснение, – сказал я себе. – Просто тебе захотелось этого лоцмана и всего того, что она несет в себе».
– Слушай, – сказала Гвен, ткнув указательным пальцем в мою грудь. – Ты просил учить тебя английскому. Я это толкую в том смысле, что ты принял решение. Потому что англичане мертвенно бледны – и всегда носят черные носки. Нет ничего более отталкивающего, чем бледный голый мужик в черных носках. Поэтому всегда сразу снимай носки. Ну, давай. Теперь будь хорошим англичанином.
Я проснулся. Выглянул в оконце каюты, ощутил движение судна по серо-черному морю. В моих руках все еще жило тело Ханне. Выпуклости попы, упругость бедер, суставчики позвоночника, когда я проводил пальцем вдоль ее спины. Гвен была другой, шире и грубее, и, когда она оседлала меня ночью, мои руки не находили того, чего искали, словно они переводили прикосновения на другой лад, чтобы получилась Ханне. В то же время что-то нашептывало мне: «Дa, делай это, раз уж начал, отдайся этому целиком и полностью».
Проснулась Гвен.
– Что ты такое ночью сказала? – спросил я.
Она скинула одеяло. Хмыкнула. Потянулась к чемодану и достала пачку «Крейвен A».
– Перед тем как море задрожало подо мной? – уточнила она, доставая сигарету.
– Примерно тогда, дa.
– Это входит в твой курс английского.
– Жду не дождусь ответа.
– Это был совет королевы Виктории женщинам на брачную ночь. Close your eyes and think of England
[47].
– Ты это не сказала, – сказал я. – Ты завопила так, что в машинном отделении было слышно.
– Good fun
[48], — кивнула Гвен, после чего отдала мне свою сигарету и вывернулась из постели, прихватив с собой одеяло. Каюта была небольшой, и я следил за девушкой глазами, пока она сделала пару шагов до ванной. Обнаженные лопатки топорщились, под одеялом обрисовывалась чуть широковатая попа.
Я снова задремал. Снаружи было темно.
Гвен появилась одетой в белую блузку и черную юбку.
– Скоро пять часов, – сказала она. – Давай скорее.
– Так ведь паром причалит только через три часа?
– Урок английского не закончился. Тебе надо переодеться для визита к «Диксону и Сыну».
– Что мне надо?
– Переодеться.
– Но он же просто оружейник. Да и не во что мне переодеваться. Разве что чистое белье могу надеть. Я прокипятил его в кастрюле на Хаф-Груни.
– Sweet heavens
[49], — сказала Гвен. Она пробралась мимо валяющейся на полу одежды и достала стоявший в углу потертый кожаный чемодан. – Так и думала. Слушай. A gunmaker — это не просто лавка, где «торгуют ружьями». Ты же попадешь прямо к алтарю британского снобизма. Где old money
[50] прожигают, словно польские злотые. Когда богачи могут оправдать покупку тем, что их приобретение послужит и следующему поколению, и тем поколениям, что придут после, то абсолютно никаких границ – повторю, никаких – не существует. Цены на оружие астрономические. А ты заявишься в задрипанном анораке и дырявых кроссовках… Что, в Норвегии так принято?
– Есть кто и получше одет.
– Они подумают, что ты украл ружье и такой дурак, что пытаешься разузнать, сколько оно стоит. Еще в полицию позвонят.
– Что же ты только сейчас мне это говоришь? – проворчал я, сев в постели.
– Обслужат, конечно, любезно, но они терпеть не могут timewasters, недотеп, которые бросают тень на уровень клиентов магазина, а еще больше они ненавидят wannabes
[51], и видит бог, уж они дадут тебе знать, что тебе там не место. Одними взглядами поставят тебя на колени. Тебя только одно может спасти: дать им понять, будто ты в близком родстве с кем-то, кто когда-то купил себе «Диксон». Надо выглядеть презентабельно, иначе они тебя живьем сожрут.
Гвен совершенно изменилась. Как-то разом она предстала передо мной стопроцентно искренней. Ее затуманенному взору, где-то в промежутке от замкнутого до таинственного, пришла на смену деятельная и пылкая горячность. Может быть, она все же правда Гвен Лиск? Может ли болтушка быть вруньей?
– Откуда ты все это знаешь? – спросил я.
– Ныне живущее семейство Уинтерфинчей – это old money в седьмом поколении. Но у нас сейчас нет времени на светские разговоры. К тому же ты понимаешь, что я не могу обсуждать своего работодателя. Главное, что ты выглядишь ужасно. Совершенно непрезентабельно. Стрижка у тебя клевая, надо сказать. Старомодная, но изумительно эксцентричная.
