Но, побежденное догматически, иконоборчество воскресло с новой силой после смерти Ирины в 802 г. Сторонников ереси было еще достаточно, главным образом в правительственных и военных кругах, где царствование Константина Копронима было окружено восторженным поклонением. И все несчастия и неудачи империи, обрушивающиеся на нее в начале IX в. – войны, нашествия, восстания – приписывались там иконолатрии – почитанию икон.
В 815 г. император Лев V Армянин потребовал от патриарха Никифора, чтобы иконы в храмах были подняты выше человеческого роста, и, таким образом, их невозможно было бы целовать. С этого момента стало понятно, что гонения неминуемы. Первым пострадал патриарх Никифор, успевший все же возвестить церкви о готовящейся борьбе и призвать ее к сопротивлению. Его низложили и сослали. Во главе православных стал заменивший его Феодор Студит, игумен знаменитого константинопольского монастыря Студиона.
В Вербное воскресенье 815 г. тысяча студийских монахов прошла крестным ходом по городу, неся иконы. Вызов власти был брошен и начались кровавые гонения, по количеству жертв превзошедшие гонения Копронима: десятки сосланных епископов, монахов, утопленных в зашитых мешках, замученных в застенках. Хотя и не с такой силой, гонения продолжались и при преемниках Льва – Михаиле II (820-829 гг.) и Феофиле (829-842 гг.).
Окончательной победой иконопочитатели были обязаны женщине. Жена Феофила – императрица Феодора – немедленно после смерти мужа прекратила гонения. В марте 843 г. патриарший престол занял Мефодий, один из пострадавших за иконопочитание. В первое воскресенье Великого поста, 11 марта 843 г. восстановление икон, т.н. «Торжество Православия», было провозглашено в храме Св. Софии. С тех пор каждый год в это воскресенье православная церковь празднует победу.
Апостол Иуда Иаковлев
Но значение иконоборческой смуты не исчерпывается догматическим вопросом о смысле иконопочитания. В ней предельной остроты достигает проблема церковно-государственных отношений. Не случайно, прежде всего, то, что борьба с иконами оказалась также борьбой с монашеством, в момент становления христианства воплотившим в себе его «спасение от влияния мира». (С этой точки зрения не было ничего характернее и показательней для отношения церкви к христианскому миру, чем «победа» в нем монашества.) Не только церковь, но и государство в то время склонилось перед монашеством: императоры соперничали с вельможами в создании монастырей, так что к началу иконоборчества число монахов в Византии достигало 100 тыс. человек – процент населения почти невероятный!
Монашество стало основной силой церкви. Однако оно тяжелым грузом ложилось на экономическую жизнь государства: десятки тысяч людей были потеряны для армии, огромное монастырское имущество ускользало от обложения налогами, значительная часть населения оказывалась вне государственного контроля. Довольно рано в византийском законодательстве мы видим попытки как-то упорядочить это стихийное явление, ввести его в общегосударственное русло.
Борьба с еретиками
Победа монашества в борьбе с иконоборческой ересью означала крах попытки со стороны государства до конца ликвидировать независимость церкви. Таким образом, «Торжество Православия» стало и внутренним перерождением церкви. Империя была и осталась «священной», но раньше источником этой святости было древнее и абсолютное понимание государства как отображения на земле Божественного «порядка», теперь им стало ощущение светской власти как «служительницы Христовой». Это служение описывается и выражается в целом цикле «имперских» праздников, по сей день сохраненных в богослужении (Воздвижение Креста, Покров, Похвала Богородицы, Происхождение Древ Креста, то есть процессия с Крестом по императорскому дворцу, молитвы «Спаси Господи» и «Вознесшийся на Крест волею» и другие).
С окончанием иконоборческой смуты завершается эпоха Вселенских соборов, время творческого напряжения церковной мысли. В истории Византии наступил момент, когда и государство, и церковь учли опыт прошлого. С молчаливого обоюдного согласия поставлена была некая психологическая точка, подведен итог. И всякое новое касание богословских тем, всякую постановку новых вопросов нужно теперь уже свести к этому прошлому. Святоотеческое предание, подтвержденность, хотя бы внешняя, авторитетом Отцов Церкви – в виде ссылок и цитат, иногда даже вырванных из общего контекста, становится как бы гарантией благонадежности. А потому даже на новые вопросы отвечать нужно было из того же арсенала.
Официальное богословие
Эта потребность легла в основу той линии византийского богословия, которую можно назвать «официальным», или «школьным». Уже по самому своему назначению оно должно доказывать, что все разрешено и заключено в прошлом и что ссылка на это прошлое одна дает гарантию православия. Ни в коем случае нельзя преуменьшать значения или заслуг этого «официального» богословия: оно свидетельствует о несомненно высоком уровне византийской церковной культуры, о никогда не угасавших духовных и умственных интересах, о постоянной заботе о просвещении, школах, книгах, делающих средневековую Византию культурным центром мира, которому мы обязаны передачей нам античной и древнехристианской традиции. Начало этой «официальной» линии византийского богословия можно отнести к культурному возрождению, которое происходит во второй половине X в. и связано с Мангаврским университетом в Константинополе. Из кружка ученых и богословов, собранного кесарем Вардой, вышел «отец византийского богословия» патриарх Фотий. В нем настоящий богословский талант сочетается с академизмом, который типичен для его последователей. Его знание было универсальным, он воспитал целую плеяду ученых и богословов, из его окружения вышел св. Константин Философ, брат Мефодия – просветителя славянства, но его «Амфилохии» уже представляют собой типичный пример богословия, сплошь основанного на свидетельствах и цитатах.
В церковном отношении важнее всего, конечно, та литургическая работа, которой отмечены эти века. Вне сомнения, литургическое творчество является вершиной византийского православия, указывая на глубокое понимание предшествующей эпохи. Но по существу оно все же только воплощает в себе опыт прошлого, закрепляет его в богослужебную «систему». Аналогичное стремление к систематизации предания мы видим в творчестве Симеона Метафраста, кодификатора житий святых, или Икумения. Здесь все традиционно, красиво и умно, но ничего не прибавляет к уже сказанному древними авторами. Еще типичнее «Паноплия» Евфимия Зигавина – образец «официального богословия», знаменитый памятник XII в., эпохи Комнинов.
С этого времени мы все чаще встречаем такого рода «паноплии» – богословские сборники ответов и аргументов на все случаи. И этим духом официальное богословие отмечено до самого конца империи. Оно имеет периоды расцвета: время Никейского Царства (XIII в.) или Палеологов (XIV и XV вв.). Принято даже говорить о «возрождении Палеологов», которое повлияло и на западное Возрождение.
