Этим указом были запрещены всякого рода испытания ведьм (посредством иглы, воды) и твердо ограничено применение пыток. Что касается наказаний, то новый закон устанавливал различные его степени, в зависимости от обстоятельств дела — имеется ли наличность полного колдовства или только попытки к совершению преступления колдовства, соединено ли оно с богохульством, с причинением вреда и т. д. При полном колдовстве, в соединении с богохульством, полагалась смертная казнь, которая, смотря по обстоятельствам, могла быть даже усугублена сожжением заживо на костре. В случаях специального вида волшебства, предусмотренных законом, императрица посчитала нужным применить особенную осторожность и предписала такие дела представлять на ее усмотрение для определения меры наказания. «Мы хотим при подобном исключительном событии сами лично подумать ясно о роде наказания такому преступнику, поэтому постановляем весь процесс нам сообщить».
Впрочем, несмотря на просвещенные взгляды, обнаруженные Марией-Терезией, процессы против ведьм в местностях, подвластных короне Священной Римской империи, не прекращались до самого исхода XVIII века, а в некоторых из них продолжались даже в текущем XIX веке. В Вюртемберге, Вюрцбурге, в особенности в Баварии процессы происходили даже в последней четверти «просвещенного» XVIII века — по самым чудовищным обвинениям, возвращающим во времена расцвета гонений на ведьм в XVI и XVII столетиях.
Во Франции в царствование Людовика XVI был издан эдикт, утвержденный Кольбером
[94], в котором отвергалось существование ведьм и воспрещалось судам впредь принимать обвинение в колдовстве. Парламент счел своим долгом сделать королю внушение, ссылаясь на то, что Святое Писание приговаривает к смерти всех, кто занимается колдовством, что у всех народов, начиная с древних времен, было правилом подвергать колдунов смертной казни и что в самой Франции издревле установлено в практике и по закону преследовать колдовство и наказывать ведьм смертью. Это внушение, однако, не подействовало на короля, и он не отменил эдикта. Однако еще в XVIII столетии во Франции обвинения в колдовстве возбуждались довольно часто и велись процессы против ведьм. Только Великая французская революция законом от 22 июля 1791 года положила всему этому конец, признав одержимых бесом больными и предписав их как таковых передавать в дома для сумасшедших для лечения.
В Швейцарии процессы о ведьмах продолжались до конца XVIII века. Так, в 1782 году в Гларусе была обезглавлена молодая девушка, Анна Голди, служанка одного врача, обвиненная в том, что околдовала ребенка и тот заболел.
Позже, чем во всех других странах Европы, удержались процессы в Испании, где преследование колдовства сохранялось даже в начале XIX столетия. А самые поздние процессы против ведьм отмечены в католической республике Мексике, где они продолжались и во второй половине XIX века. Последний процесс, произведенный по всем правилам судопроизводства, завершился там 20 августа 1877 года — пять женщин были обвинены в колдовстве, осуждены и сожжены на одном костре.
Глава девятая. Колдовство в России
История колдовства в России весьма отличается от истории колдовства в Западной Европе.
Разнообразие элементов, наполнявших религиозную жизнь и питавших религиозную мысль на Западе, — вся обстановка католицизма, с ее папством, инквизицией, теологией, с ее догмой греха и искушения, с ее таинственными сводами и мрачными оградами монастырей и соборов, с искусством, отдавшим себя на служение религиозным сюжетам, — все это вызывало разнообразие и яркость представлений о сатане, его власти на земле и его похождениях среди людей. Кроме того, Западная Европа наследовала богатый материал для демонологии от классического мира, на котором возникла цивилизация Запада, — от язычества, которое со всеми своими богами, с водворением христианства сошедшими на землю и вступившими в борьбу с началами добра и света, послужило основанием демонологических понятий и сатанинского культа.
Совсем другое мы видим на Руси. Здесь также были распространены представления о дьяволе и о борьбе с ним. Но благодаря простоте внутреннего содержания восточной церкви, однообразию форм ее внешнего строя, слабому развитию философско-теологической литературы, бледности красок и однообразию жизненных элементов в складе древнерусской жизни — представления о дьяволе остались в бледных зачатках и в самых слабых очертаниях и не могли развиться в ту стройную систему демонологических учений, какую мы видим на Западе.
«Древнейшие сказания, — говорит Буслаев
[95], — распространенные на Руси, как национального, так и византийского происхождения, изображают беса в самых общих чертах, придавая ему только одно отвлеченное значение зла и греха. Фантазия, скованная догматом, боязливо касается этой опасной личности и, упомянув о ней вскользь, старается очистить себя молитвой. Самые изображения бесов в русских миниатюрах до XVII века однообразны, скудны, не занимательны и сделаны как бы в том намерении, чтобы не интересовать зрителя».
Восточная церковь не считала своей задачей борьбу с дьяволом и не посвящала себя этой борьбе, как служению Богу. Поэтому и в народе не была выработана вера в организованный демонический культ, и народным воззрениям были совершенно чужды те демонологические понятия, которые вызывали на Западе жестокое преследование колдовства. Как справедливо замечает В. Б. Антонович
[96], «народный взгляд, допуская возможность чародейного, таинственного влияния на бытовые, повседневные обстоятельства жизни, не искал начала этих влияний в сношениях со злым духом; демонология не только не была развита как свод стройно развитой системы представлений, но до самого конца XVIII столетия, насколько можно судить по процессам, совсем не существовала в народном воображении, даже в виде неясного зародыша. Народный взгляд на чародейство был не демонический, а исключительно пантеистический. Допуская существование в природе законов и сил, неведомых массе людей, народ полагал, что многие из этих законов известны личностям, тем или другим образом успевшим проникнуть или узнать их».
Само по себе обладание тайною природы не представлялось, следовательно, делом греховным, противным учению религии. Поэтому преследования колдовства и ведьм не имели у нас того жестокого фанатического характера, какой приняли процессы о колдовстве на Западе. Производившиеся у нас процессы по обвинению в колдовстве не имели ничего общего с процессами западными. Это были большею частью обыкновенные гражданские иски, возбуждавшиеся против тех или других лиц (преимущественно женщин), обвиняемых в причинении вреда посредством колдовства. Колдовство, таким образом, играло лишь роль орудия для нанесения вреда другому, и вина обвиняемых вытекала не из греховного начала колдовства, а измерялась экономическим началом — степенью и количеством нанесенного ущерба. Никаких религиозных или иных причин для преследования колдовства в народном сознании не было. Дьявольская сила преследовалась не за свою греховность, а за то, что ею пользовались для нанесения вреда. Народ смотрел на колдунов как на силу, умеющую вредить, и защищал себя от колдовского вреда или мстил за причиненный вред. Судьи принимали к своему решению дела о колдовстве как частные случаи и были чужды каких-либо фанатических представлений о необходимости искоренения колдовства во имя каких-либо общих демонологических понятий. Поэтому у нас не было систематизированного преследования ведьм, как на Западе, не было выработано никаких исключительных судопроизводственных порядков по делам о колдовстве, не было специальных законов о преступлениях колдовства, обвиняемые не пытались, не сжигались на костре. Дела оканчивались обыкновенно вознаграждением потерпевшего или уплатою штрафа в пользу церкви, церковной епитимьей или очистительной присягою.
