Теперь, по прошествии стольких лет после проступка бедной женщины, Монбар спрашивал себя, имеет ли он право оставаться неумолимым и не должен ли пробить для него час прощения.
Но воспоминание об ужасных страданиях, о недостойной измене, жертвой которой он оказался, вдруг пронзало его сердце, словно раскаленное железо. Трепет гнева снова волновал его, и он шептал, отворачиваясь от доньи Клары:
– Нет, искупления еще не наступило, виновный не получил наказания. Я не должен успокаиваться, прежде чем свершится моя месть!
При этих словах его смягчившиеся было черты принимали мраморную неподвижность, брови хмурились, глаза сверкали зловещим блеском, глубокие морщины выступали на бледном лбу, и он становился опять тем неумолимым человеком, которым когда-то поклялся быть.
Но, повторяем, он сомневался. Его суровость была, скорее, маской, а ненависть, сильная в отношении других врагов, мало-помалу отступала по отношению к донье Кларе, давая место прощению.
Однажды вечером Монбар пригласил к себе Моргана, кавалера де Граммона и Филиппа. Речь шла о приготовлениях к экспедиции, начало которой быстро приближалось. Уже несколько судов, прекрасно оснащенных, вышли в море, другие готовились отправиться вслед за ними следующим утром на восходе солнца. Через два дня весь флот должен был стоять под парусами. Операция проводилась в таком секрете и так осторожно, хотя и при большом числе участников, что были все основания надеяться на полное сохранения тайны.
Четыре флибустьера оговаривали между собой последние детали, когда в дверь комнаты, где они находились, осторожно постучали два раза. Монбар движением руки призвал своих друзей молчать, после чего встал и отворил дверь.
Перед ним стоял Бирбомоно. Еще два человека, закутанные в плащи, отступили немного дальше, в тень.
– Я приехал, – вполголоса сказал Бирбомоно, почтительно кланяясь Монбару.
– И с хорошими спутниками, как мне кажется, – ответил Монбар.
– Могу я говорить?
– О важном?
– Да, и в особенности о тайном.
– Хорошо, оставайтесь здесь, я сейчас.
Монбар затворил дверь и вернулся к своим товарищам.
– Братья, – сказал он, – только что приехал человек, который хочет сообщить мне какое-то важное известие. Прошу вас, потрудитесь пройти на несколько минут в мою спальню.
– Не лучше ли нам предоставить вам полную свободу и совсем уйти, любезный Монбар? – осведомился Морган.
– Нет, так как не исключено, что после нашего с ним разговора, который вряд ли будет продолжителен, вы мне понадобитесь.
– Что ж, мы удаляемся.
– Благодарю, – сказал Монбар, вежливо кланяясь.
Он провел их в спальню, закрыл за ними дверь, взял свечку и отворил дверь в соседнюю комнату.
– Господа, я к вашим услугам. Садитесь и рассказывайте о причине вашего визита.
– Мне нечего тут делать, – сказал Бирбомоно. – Если вы позволите, кабальеро, я уйду и подожду на площадке.
– Хорошо, – согласился флибустьер.
Мажордом поклонился и вышел. Когда дверь за ним затворилась, один из незнакомцев сделал несколько шагов вперед, сбросил плащ и вежливо снял шляпу.
– Граф, – произнес он, – прежде всего позвольте мне засвидетельствовать вам свое почтение.
– Маркиз Пеньяфлор! – воскликнул Монбар вне себя от удивления.
– Тише! – весело ответил дон Санчо. – Черт побери! Мое имя не пользуется здесь почетом, и незачем выкрикивать его так громко.
– Вы! Вы здесь!
– А почему бы, граф, мне не быть у вас? Чего я должен опасаться, позвольте вас спросить?
– С моей стороны вам опасаться нечего, и благодарю вас за то, что вы поняли это. Но если другие узнают о вашем присутствии в этом городе?
– Они не узнают, я надеюсь. По крайней мере, пока я не выйду отсюда, а это случится тотчас по окончании нашего свидания.
– В таком случае позвольте мне повторить свой вопрос: чему обязан вашим посещением и кто приехал с вами?
– Это я, – ответил дон Гусман де Тудела, снимая шляпу.
– Хорошо, что вы вернулись, какой бы ни была причина.
– Ведь вы взяли с меня слово.
– Это правда, и я полагался на него, поверьте.
– Благодарю, – ответил молодой человек, поклонившись. – Теперь говорите, – обратился он к дону Санчо.
– Граф, – начал маркиз, – как ни велика ненависть, разделяющая две наши фамилии, мне приятно сознавать, что, как вы соблаговолили заметить, я постоянно оставался нейтральным в этой вражде.
– Сознаюсь, это правда, – ответил Монбар доброжелательно.
– Мало того, – продолжил дон Санчо свою благородную речь, – не смея позволить себе прямо осуждать поведение моего отца в отношении вас, я никогда не чувствовал в себе мужества одобрить его. По моему мнению, несогласие между дворянами решается честно, лицом к лицу и с оружием в руках. Всякий другой образ действий кажется мне недостойным.
– Очень рад слышать это от вас.
– Я исполняю свой долг, граф, и исполняю с тем большим удовольствием, что между нами есть старый, еще не оплаченный счет. Неудивительно, что вы забыли о нем, но я ваш должник и обязан был помнить. Сейчас представился случай расплатиться с вами, и я, не колеблясь, делаю это, каковы бы ни были для меня последствия.
– Я не знаю, о чем вы говорите.
– Зато я знаю, граф, и этого достаточно… Три дня назад мой родственник приехал в Санто-Доминго и от вашего имени просил у меня объяснений.
– Действительно, это я направил его к вам.
– Я не отказал ему в ответе. Но я считаю, что мои слова должны быть не только предельно ясными и точными, но и неопровержимыми, поэтому решил рассказать обо всем в вашем присутствии, убежденный, что не подвергнусь никакой опасности, если приеду к вам. Должен вам признаться, что мой родственник старался, беспокоясь, без сомнения, за мою безопасность, отговорить меня от этой поездки, но я решился – и вот я здесь.
– Клянусь честью, вы дорогой гость для меня, – с жаром вскричал Монбар, – потому что вы благородный дворянин!
– Теперь выслушайте меня, господа, – продолжал дон Санчо, поклонившись. – Я беру Бога в свидетели и даю честное слово дворянина, что вы услышите истинную правду… Дон Гусман де Тудела – не сын сестры моего отца, герцога Пеньяфлора. У моего отца была только одна сестра, умершая девятнадцати лет от чахотки в кармелитском монастыре в Севилье. Но у моего отца была дочь, моя сестра. Эта дочь исчезла вследствие странного и таинственного приключения, в котором был замешан французский дворянин по имени граф де Бармон. Очень может быть, что дон Гусман – сын моей сестры, но я не смею утверждать это наверняка.
– Кузен, – вскричал молодой человек в сильном волнении, – ради всего святого, что такое вы говорите?!
