Филипп встал, краснея и смущаясь от похвал своего командира, и в душе оскорбленный насмешливыми взглядами кавалера де Граммона. Он понимал, что кавалер, чью наблюдательность усиливала ревность, разгадал его тайную мысль и причину, по которой ему захотелось овладеть именно Маракайбо, вместо всякого другого, такого же богатого города. Однако Филипп сделал над собой усилие, подавил волнение и решительно заговорил.
– Вы желаете узнать мое мнение, братья, – сказал он, – хотя я самый молодой среди вас и мой опыт почти ничтожен. Однако я не стану отказываться от вашего приглашения, в нескольких словах сообщу все, что знаю. Как вам сказал адмирал, город хорошо защищен. Мне кажется, что было бы благоразумно, прежде чем предпринять что-либо, удостовериться, известно ли кому-нибудь о нашем присутствии на этом берегу. Здесь плавает множество каботажных судов, многие ходят только на веслах и, несмотря на нашу бдительность, могли пройти незаметно для нас ночью. Наши суда совсем не похожи ни на испанские, ни на голландские, так что, если это случилось, мы непременно будем узнаны и по всему побережью поднимут тревогу. Таким образом люди, на которых мы хотим напасть врасплох, завлекут нас в сети, которые мы сами хотим им расставить.
– Ваше замечание совершенно справедливо, – ответил Монбар, взглянув на других капитанов. – Какие меры вы предлагаете принять?
– Мы видели здесь несколько испанских бригантин. Очень легко захватить одну из них. Мы заставим наших пленников сообщить нам сигналы, известные часовым на берегу. Бригантина войдет в озеро, дойдет до Маракайбо и вернется обратно с сообщением о том, что видела. Если мое предложение будет принято, я прошу назначить меня командиром бригантины.
– А я, брат, прошу позволения быть с вами, – усмехнулся де Граммон.
Филипп с иронией поклонился ему и сел на место.
– Есть ли у вас, братья, какие-либо возражения против этого предложения? – спросил Монбар.
Все молчали.
– Раз так, буду говорить я, – сказал Монбар. – Замечания Филиппа д’Ожерона справедливы. Более того, я считаю их обоснованными. Действительно, невозможно, чтобы флот из пятнадцати вооруженных кораблей мог незаметно приблизиться к берегу. Следовательно, о нашем присутствии здесь должно уже быть известно. Тревога наверняка поднята. Я абсолютно убежден, что в ту самую минуту, когда мы с вами совещаемся, во всех местечках люди хватают оружие и готовятся к решительному сопротивлению. Именно поэтому предложение нашего брата Филиппа, как мне кажется, не должно быть принято. Во-первых, если мы его примем, то потеряем драгоценное время, чем наши враги с радостью воспользуются, чтобы укрепиться и скрыть богатства, которые мы ищем. Во-вторых, каковы бы ни были известия, которые доставит нам бригантина по возвращении, даже если предположить, что испанцы не раскусят нашей хитрости и позволят бригантине беспрепятственно выполнить задание, эти известия будут совершенно бесполезны при высадке, которую мы собираемся предпринять, поскольку, я полагаю, Филиппу д’Ожерону, так же как и мне, хорошо известно расположение здешних мест и он прекрасно знает, что всякий другой путь для нас закрыт и что пытаться высадиться где-то в другом месте, чтобы потом пешком добираться до Маракайбо, значило бы рисковать потерей всех наших людей. Ведь эти места изобилуют болотами, рвами, бесчисленным множеством рек, лесов с деревьями, острые листья которых режут, как сабли, и, помимо всего прочего, здесь обитают племена неукротимых дикарей-людоедов, от которых нам пришлось бы беспрестанно отбиваться.
– Было бы чистым безумием подвергаться подобным опасностям без всякой надежды на результат, – заметил Морган.
– Каково ваше мнение? – спросил Пьер Легран.
– Я угадываю мысль адмирала! – вскричал Олоне, ударив кулаком по столу. – Он хочет храбро идти вперед и прямо атаковать город! Черт побери! Будь этих демонов-испанцев десять против одного, разве мы не сладим с ними? Нам не впервой!
– Говорите, адмирал, говорите! – вскричали капитаны.
– Да, говорите, Монбар, – продолжал Олоне. – Только вы способны возглавить это дело.
– Братья, – ответил Монбар, вставая, – Олоне угадал мое намерение. Я считаю, что нельзя дать врагу времени опомниться, надо решиться на немедленный приступ города. Я жду вашего решения.
– Бычье сердце! – вскричал Олоне, это было его любимое выражение. – Никто не будет против, я ручаюсь за это. Совершенно ясно, что это лучший из возможных планов.
– Члены совета принимают план, предложенный адмиралом, – провозгласил Морган, посовещавшись с капитанами, – и просят как можно скорее привести его в исполнение.
– Братья, – сказал Монбар, – флот снимется с якоря через два часа. Прошу вас быть готовыми к высадке. Возвращайтесь на свои корабли, чтобы сделать последние приготовления. Совет окончен. Любезный Морган, вас я попрошу еще на несколько минут задержаться. Нам нужно как следует обо всем договориться.
– Я к вашим услугам, брат, – ответил Морган.
Капитаны поклонились и вернулись на свои шлюпки – все, кроме Моргана, который остался в каюте вместе с Монбаром, и Франкера, который, как и обещал, ждал, прохаживаясь по палубе, донью Клару, чтобы отвезти ее обратно на свой корабль.
Глава XVIII
Агуир
В то время как флибустьеры приближались к острову Аруба и высаживались на берег, чтобы, по их выражению, налететь коршунами на Маракайбо, несчастный город, не подозревая об ужасной опасности, нависшей над ним, смеялся и плясал – словом, пировал напропалую.
Был разгар сезона прибытия судов из Европы, когда испанский флот вошел в бухту и бросил якорь в виду города.
Колонисты, восемь месяцев в году оторванные от материка, слишком удаленные от таких больших центров, как Веракрус, с трудом могли доставать вещи первой необходимости. Каждый год они с живейшим нетерпением ждали появления кораблей, чтобы обменять табак, какао, строевой лес, золото, серебро, жемчуг на различные европейские товары: инструменты, муку, материи и многое другое.
На этот раз корабли прибыли прямо из Кадиса, без захода в другие гавани, и поэтому они доверху были наполнены грузом.
В город беспрестанно входили мулы, тяжело навьюченные тюками. Они проходили по улицам, весело бренча бубенчиками.
На Пласа-Майор, или Главной площади, по приказанию губернатора были раскинуты шатры, построены навесы для временных лавок. Одним словом, это была ярмарка, которая должна была продлиться месяц и во время которой, по милости прибытия чужестранцев, население города увеличилось почти вдвое.
По вечерам улицы освещались ярко, как по волшебству, и на всех площадях танцевали с тем увлечением и с теми веселыми криками, которые составляют самую привлекательную сторону характера южных народов, веселых и беззаботных.
У дона Фернандо д’Авилы голова шла кругом. Он должен был поддерживать порядок в толпе и наблюдать, чтобы торги шли честно с обеих сторон, потому что европейские купцы, зная, как нужны их товары, и по натуре очень жадные, без всякого зазрения совести запрашивали сто пиастров за вещь, стоившую десять. Из-за этого вспыхивали споры и ссоры, которые губернатор улаживал с большим трудом: и колонистов, и испанцев очень трудно было урезонить.
