– Боже мой! О чем тебе угодно, друг мой, о дожде, о хорошей погоде, о твоем путешествии, – мало ли о чем!
Дон Санчо понял, что его сестра находится в сильном нервном возбуждении и что он только ухудшит ее и без того болезненное состояние, если не исполнит ее желания, поэтому он не стал возражать, а охотно пошел навстречу ее прихоти.
– Если так, милая Клара, – сказал он, – я воспользуюсь случаем, чтобы разузнать кое о чем.
– Разузнать? О чем же, брат мой? Я живу очень уединенно, как ты мог заметить. Не думаю, чтобы я была в состоянии исполнить твое желание… Однако я слушаю.
– Ты знаешь, сестра, что я приехал на Эспаньолу только четыре дня назад и в первый раз.
– Это правда… Тебе здесь нравится?
– Остров и ужасен, и восхитителен. Ужасен в отношении путей сообщения и восхитителен по местоположению.
– Действительно, дороги не очень удобны.
– Скажи лучше, что их нет вовсе.
– Ты строг.
– Нет, не строг, а только справедлив. Если бы ты видела, какие превосходные дороги у нас в Мексике, ты бы согласилась со мной… Но речь не о том.
– А о чем?
– О той вещи, что я хотел тебя спросить.
– Говори же, я слушаю.
– Представь себе, когда я отправился сюда из Веракруса, все, кому я говорил о своем отъезде, непременно отвечали мне: «А-а, вы едете на Эспаньолу, сеньор дон Санчо Пеньяфлор? Гм! Берегитесь!» На корабле я постоянно слышал, как офицеры перешептывались между собой: «Будем остерегаться!» Наконец я приехал в Санто-Доминго. Первое, что я сделал, как я уже сказал, – отправился к графу Безару, твоему супругу. Он принял меня так хорошо, насколько это вообще возможно. Но когда я объявил ему о своем намерении поехать к тебе, брови его нахмурились и первым словом его было: «Черт побери! Черт побери! Вы хотите ехать туда? Остерегайтесь, дон Санчо, остерегайтесь!» Это ужас как меня бесило! Зловещие предостережения, всегда и везде достигавшие моих ушей, сводили меня с ума… Я не требовал объяснений от твоего мужа, я ничего не добился бы от него, мне хотелось, как только представится случай, разъяснить для себя эту зловещую фразу. И вот случай в твоем лице действительно представился, и я прошу объяснить мне эту загадку.
– Я жду, чтобы прежде ты сам мне все объяснил, потому что, признаться, я решительно не понимаю, о чем ты говоришь.
– Хорошо, дай мне закончить. Как только я отправился в путь с невольниками, которых дал мне твой муж, я увидел, что эти бездельники испуганно вертят по сторонам головами. В первую минуту я не придал этому большого значения, но сегодня утром я заметил великолепного кабана. Мне захотелось выстрелить в него, что, впрочем, я и сделал, – кабан лежит у тебя на дворе. Когда эти черти-негры увидели, что я заряжаю ружье, они бросились на колени передо мной и, в ужасе сложив руки, закричали с самым несчастным видом: «Остерегайтесь, ваше сиятельство, остерегайтесь!»
«Чего я должен остерегаться?» – вскричал я с раздражением.
«Негодяев, ваше сиятельство, негодяев!»
Я не мог добиться от них никакого другого объяснения, но надеюсь, сестра, что хоть ты-то мне скажешь, кто такие эти страшные негодяи?
Донья Клара устремила на него такой взгляд, что он с испугом отступил.
– Негодяи!.. Негодяи… – повторила она два раза сдавленным голосом. – О! Сжалься, брат мой!
Она встала, сделала несколько шагов и без чувств упала на пол.
– Что, черт побери, это значит? – вскричал молодой человек, бросаясь к сестре.
Глава XXI
Рассказ мажордома
Дон Санчо, крайне встревоженный состоянием сестры, поспешил позвать горничных, которые тотчас прибежали. Он вверил ее их попечениям и ушел в комнату, приготовленную для него, приказав, чтобы его предупредили немедленно, как только донье Кларе станет лучше.
Дон Санчо Пеньяфлор был очаровательный молодой человек, веселый, беззаботный, он искал в жизни только удовольствия и отвергал с эгоизмом молодости и богатства всякую горесть и всякую скуку.
Он принадлежал к одной из самых знатных фамилий испанской аристократии, имел надежду стать со временем не только обладателем семи или восьми миллионов, но и получить впоследствии одну из лучших должностей, а также вступить в блестящий и выгодный брак, который делает счастливыми дипломатов, предоставляя им свободу ума для высоких политических соображений. Дон Санчо старался, насколько это было возможно, усмирять сердечный пыл и не возмущать неуместной страстью спокойной лазури своего существования.
Он был армейским капитаном и в ожидании блестящего будущего и для того, чтобы иметь какое-нибудь занятие, поехал в качестве адъютанта с отцом в Мексику, когда тот был назначен вице-королем Новой Испании. Он был еще слишком молод для того, чтобы серьезно смотреть на жизнь и строить честолюбивые планы, и занимался только игрой и любовными интригами. Это очень сердило герцога, возраст удовольствий которого давно прошел. И теперь герцогу не нравилось, когда молодые люди приносили жертву кумиру, которому он сам так долго курил фимиам. Впрочем, дон Санчо был натурой кроткой и уживчивой, но зараженной, как все испанцы прошлой, а может быть, и нынешней эпохи, предрассудками своей касты, считавшей негров и индейцев вьючным скотом и не скрывавшей своего презрения к этим несчастным созданиям.
Словом, дон Санчо, следуя семейным традициям, всегда смотрел вверх, а не вниз, поддерживал равных, но ставил непреодолимую преграду высокомерия и пренебрежения между собой и теми, кто был ниже его.
Однако, несмотря на атмосферу, в которой он вынужден был жить, в его сердце закралось нежное чувство, которое иногда угрожало уничтожить все плоды семейного воспитания.
Чувство это было не чем иным, как дружбой, которую он испытывал к своей сестре, дружбой, которая могла быть принята за обожание, до того она была преданна, почтительна и бескорыстна. Чтобы угодить сестре, он готов был решиться на невозможное. Одно ее слово делало его послушным невольником, любое ее желание тотчас становилось для него приказанием – таким же, а может быть, и более серьезным, чем если бы оно было отдано королем испанским, хотя этот надменный монарх льстил себе горделивой фразой, что солнце никогда не закатывается в его владениях. Первые слова графа, произнесенные им, едва он остался один в своей комнате, скажут о его непоследовательном характере больше, чем все наши рассказы.
– Ну! – вскричал он, бросаясь в кресло. – Я думал, что проведу здесь несколько приятных дней, а вместо этого мне придется слушать жалобы Клары и утешать ее. Черт бы побрал всех несчастных! Они точно нарочно преследуют меня, нарушая мое спокойствие.
Через три четверти часа негритянка-невольница пришла сказать ему, что донье Кларе лучше, но она чувствует себя слабой и просит извинения, что не может видеть его в этот вечер. Молодой человек в душе был доволен свободой, которую давала ему сестра. Это избавляло его от необходимости возобновлять неприятный разговор.
