Как и все отвергнутые любовники, граф, будучи ко всему еще и законным мужем – обстоятельство достаточно обидное для личности, слишком ослепленной своими достоинствами, чтобы приписывать неудачу себе лично, – стал искать счастливого соперника, который отнял у него сердце жены. Конечно, графу не удалось найти этого соперника, существовавшего только в его воображении. Что, впрочем, подало повод к еще более свирепой ревности.
В ревности графа не было ничего испанского, так как вообще испанцы, что бы о них ни говорили, не заражены этой глупой болезнью. Граф ревновал, как итальянец. И эта ревность заставляла его страдать еще больше потому, что он не мог выказать ее. Боясь насмешек, он был вынужден старательно прятать ревность в своем сердце.
Граф обрадовался, когда после женитьбы на донье Кларе, о замужестве которой с де Бармоном он ничего не знал, его тесть герцог Пеньяфлор был назначен вице-королем Новой Испании и дал ему место губернатора на острове Эспаньола. Граф был уверен, что в Америке его жена, разлученная со своими друзьями и родными, вынужденная подчиняться его влиянию, от скуки и от праздности наконец разделит его любовь или, по крайней мере, не отвергнет ее. Кроме того, на островах он мог не бояться соперничества: местное полудикое население было поглощено страстью, которая оказалась гораздо могущественнее любви, – страстью к золоту.
Увы! Он ошибся и на этот раз. Правда, донья Клара, так же как и в Испании, не давала ему повода для ревности, но навязать ей себя ему так и не удалось. С первого же дня по приезде на Эспаньолу она обнаружила желание жить в уединении, отдавая все время молитве, и граф невольно был вынужден покориться ее неизменной решимости. Он покорился, но его обуяло бешенство, ревность его не погасла, и, если можно употребить это выражение, она тлела под слоем пепла: одной искры было достаточно, чтобы заставить ее вспыхнуть ярко и страшно.
Кроме этого неудовольствия, жизнь, которую граф вел на Эспаньоле, была самого приятного свойства: он властвовал в звании губернатора, видя, что все преклоняются перед его волей, за исключением жены – быть может, единственного существа, которое он желал бы подчинить себе. Он был окружен льстецами и самовластно распоряжался подчиненными. Кроме того, губернаторское звание приносило ему определенный доход, быстро округляя его состояние, которому сумасбродства, совершенные им в молодости, нанесли довольно серьезный урон. Былые бреши он старался восполнить как можно скорее, так чтобы не только их полностью закрыть, но и не дать возможности подозревать, что они когда-нибудь существовали.
Между тем любовь графа не остывала, а, напротив, все усиливалась. Одной страстью он старался искоренить другую. Забота об увеличении состояния научила его терпеливо принимать равнодушие графини. Он даже начал думать, что испытывает к ней только искреннюю дружбу, тем более что донья Клара, со своей стороны, была с ним мила во всем, что не касалось его страсти к ней. Она интересовалась или, по крайней мере, делала вид, будто интересуется торговыми махинациями, в которые пускался граф – по примеру своих предшественников – под чужим именем. Иногда она даже, обладая той верностью суждений, которая свойственна женщинам, чье сердце свободно, давала мужу превосходные советы относительно дел весьма скользких, чем граф пользовался, приписывая потом всю славу себе.
Все снова изменил эпизод с флибустьерами, рассказанный мажордомом дону Санчо Пеньяфлору. Невероятное противостояние пяти человек целому городу, борьба, из которой эти пятеро вышли победителями, возбудила в графе ярость. Масло в огонь подлило и то, что флибустьеры, оставляя город, увели с собой графиню в качестве заложницы. Граф понял, что он обманывался, считая, будто его любовь и ревность угасли. За те два часа, которые графиня отсутствовала, граф вынес нестерпимую пытку. Его мучения усиливало то, что ярость его была бессильна, а мщение невозможно, по крайней мере в тот момент. Тогда-то граф и поклялся в неумолимой ненависти к флибутьерам и дал себе слово вести с ними войну не на жизнь, а на смерть.
Благополучное возвращение графини, с которой авантюристы обращались с величайшим уважением все время, пока она находилась в их власти, успокоило бешенство графа как мужа. Но оскорбление, нанесенное ему как губернатору, было слишком серьезно для того, чтобы он отказался от мести. С этой минуты всем командирам полусотен были отправлены самые строгие приказания удвоить бдительность и преследовать авантюристов всюду, где они их встретят. Были организованы новые полусотни из смелых и решительных людей. Авантюристов, которых удалось захватить, безжалостно повесили. Тишина восстановилась, спокойствие и доверие колонистов, на время поколебленные, вернулись, и все пошло обычным порядком.
Графиня выразила желание поправить свое здоровье, проведя несколько недель в имении Дель-Ринкон, и граф, которому доктор сообщил об этом ее желании, нашел его весьма естественным. Он спокойно смотрел на отъезд жены, убежденный, что в том месте, куда она отправляется, ей не будет угрожать никакая опасность и что эта снисходительность с его стороны будет оценена ею. Итак, она уехала, взяв с собой только нескольких слуг и доверенных невольников, радуясь, что избавится на некоторое время от тягостной жизни, которую она вела в Санто-Доминго, и замышляя смелый план, исполнение которого мы видели.
Через час после отъезда дона Санчо Пеньяфлора в Дель-Ринкон дон Стенио заканчивал свой завтрак и уже собирался направиться в спальню отдохнуть, когда ему доложили, что какой-то человек, не желавший назвать свое имя, но уверявший, будто губернатор его знает, непременно хочет видеть его, говоря, что желает сообщить чрезвычайно важные сведения.
Минута для того, чтобы просить об аудиенции, была выбрана неудачно: графу хотелось спать. Он ответил, что, как бы ни были важны эти сведения, он не считает их настолько важными, чтобы пожертвовать отдыхом. Он велел передать, что будет свободен только в четыре часа, и если незнакомец придет в это время, то он его примет. Потом граф встал и направился в спальню, бормоча:
– Прости, Господи! Если верить всем этим мошенникам, не будешь иметь ни минуты покоя.
Он преспокойно растянулся на кровати, закрыл глаза и заснул. Сон графа продолжался три часа. Эти часы впоследствии привели к ряду очень важных и запутанных обстоятельств.
Проснувшись, дон Стенио не вспомнил о незнакомце: его часто отвлекали по пустякам люди, уверяющие, будто должны сообщить ему важные сведения.
В ту минуту, когда он входил в залу, где обычно давал аудиенции и где теперь было совершенно пусто, слуга, прежде докладывавший о незнакомце, явился снова.
– Что тебе нужно? – спросил его губернатор.
– Ваше сиятельство, – ответил слуга, почтительно поклонившись, – этот человек опять пришел.
– Какой человек? – спросил граф.
– Тот же, который приходил утром.
– А-а! Ну и чего же он хочет? – продолжал граф.
– Он хочет, чтобы вы приняли его. Он говорит, что должен сообщить вам очень важные вещи.
– Ага! Очень хорошо! Помню. Это тот самый, о котором ты докладывал мне утром?
