Все разошлись. Д’Ожерон остался один. «С этими людьми может что-то получиться, – раздумывал он, – они инстинктивно чувствуют великое и прекрасное. Удастся ли мне организовать их и сделать полезными великой человеческой семье, вне которой они упорно продолжают жить?»
Старик задумчиво покачал головой, запахнулся в плащ, чтобы не быть узнанным, и в свою очередь покинул гостиницу.
Глава Х
Островок Собачья Голова
Островок, на котором флибустьеры назначили встречу, был бесплодной скалой или, лучше сказать, песчаным рифом, на котором не было никакой растительности. Находится этот островок на расстоянии двухсот саженей от Пор-де-Пе, у берегов Санто-Доминго, и отделен от него каналом, судоходным только во время прилива. Островок имеет своеобразную форму и отдаленно напоминает собачью голову, это обстоятельство и дало ему название. Он служил убежищем бесчисленному множеству морских черепах, которые в определенное время года откладывали здесь яйца в прибрежный песок.
Берег на этом острове совсем непригоден для судов: подойти к нему довольно трудно. И несмотря на это, а может быть, именно поэтому флибустьеры выбирали этот остров местом совета всякий раз, когда им приходилось обсуждать серьезные дела или экспедиции, касавшиеся общества Береговых братьев. Место это следовало признать даже превосходным, если появлялась необходимость скрыться от шпионов, потому что к островку невозможно было приблизиться с какой бы то ни было стороны, не будучи немедленно замеченным теми, кто находился на острове. Кроме того, море с острова просматривалось до самого горизонта, а если флибустьеры сами не хотели быть видимыми, то и это сделать было легко, укрывшись в гроте, довольно обширном, находившемся в центре островка, среди нагромождения скал, появившихся из глубины моря вследствие одного из тех ужасных землетрясений, которые так часто случаются в этих местах и в несколько минут меняют до неузнаваемости внешний облик земли.
На другой день после того, как случай так кстати свел главных предводителей флибустьерства в гостинице, несколько пирог, по большей части с одним человеком на борту, отошли на закате от различных точек берега Санто-Доминго и направились к островку Собачья Голова, куда пристали почти в одно и то же время.
Привязывать пироги, чтобы море не унесло их, было не к чему. Поэтому прибывшие просто вытаскивали их на песок и направлялись поодиночке к гроту. Грот был довольно темным, но те, кто пришел первым, позаботились зажечь факелы, воткнув их прямо в песок. Этого освещения оказалось достаточно, чтобы флибустьеры могли разглядеть друг друга и удостовериться, что ни один подозрительный человек не затесался между ними.
Собрание было немногочисленным, оно состояло из одиннадцати человек. Это были д’Ожерон, Монбар, Филипп, кавалер де Граммон, Пьер Легран, Дрейф, Дрейк, Польтэ, Мигель, Марсиаль и Питриан. Двое последних присутствовали на заседании по особому позволению: первый потому, что был закадычным другом кавалера де Граммона, который потребовал этого исключения, а второй потому, что Филипп д’Ожерон испросил ему это позволение под свою личную ответственность, а на самом деле для того, чтобы посердить и досадить де Граммону, которого искренне терпеть не мог.
Собравшись в гроте, флибустьеры поклонились друг другу и, закурив трубки, расселись на валявшихся тут и там камнях. Совещание началось. Никто не оспаривал права д’Ожерона председательствовать: возраст и влияние, которым он по справедливости пользовался среди Береговых братьев, делали это само собой разумеющимся. Д’Ожерон повторил, но с бо́льшими подробностями то, что говорил накануне. Он рассказал о своем путешествии во Францию и свидании с кардиналом Мазарини, распространился о выгодах, которые доставит товариществу Береговых братьев всемогущее покровительство Людовика XIV, и настаивал, чтобы присутствующие оценили по достоинству благосклонность, которой их удостаивал король.
Потом он перешел к главной цели собрания, то есть необходимости захватить как можно скорее Тортугу и не дозволять далее испанскому флагу развеваться у них на глазах, как бы поддразнивая и насмехаясь над независимостью, обретение которой так льстило флибустьерам.
Речь д’Ожерона, искусно подготовленная, произвела большое впечатление на собравшихся, затронув их за живое. Люди эти, изгнанные из общества, считавшиеся отверженными, люди, с которыми их враги-испанцы обращались как с пиратами, наполнялись гордостью при мысли, что король Людовик XIV искал союза с ними и договаривался, так сказать, как равный с равными. Предложение короля возвысило их в собственных глазах. Многие из них, брошенные не зависевшими от их воли обстоятельствами в эту жизнь, полную приключений и случайностей, втайне желали оставить ее, чтобы занять место в обществе, изгнавшем их.
Слова д’Ожерона нашли отголосок в их сердцах. Перед ними забрезжила надежда возвратить в недалеком будущем все блага, которые они считали навсегда потерянными для себя и о которых печалились тем более, что мечта снова обладать ими казалась несбыточной. Ни для кого не секрет: человек, как бы силен он ни был, никогда не может безнаказанно отделиться от общества, попрать законы, управляющие этим обществом, и жить наособицу. Это противоречит всей человеческой природе.
Монбар внимательно выслушал д’Ожерона. Несколько раз во время его речи он неприметно хмурил брови, потому что, быть может, он один угадал тайные мысли старика и цель, к которой тот стремился.
– Милостивый государь, – ответил он от имени своих товарищей, – мы, как и подобает, признательны его величеству королю Людовику Четырнадцатому за благосклонность, которой мы вовсе не добивались.
– Это правда, – ответил д’Ожерон. Он почувствовал скрытый удар и хотел отразить его. – Но его величество принимает участие во всех своих подданных, каковы бы они ни были, где бы ни находились, и он рад, когда представляется случай оказывать им знаки внимания.
– Извините, – заметил Монбар с горькой улыбкой, – вы, кажется, употребили не совсем точное выражение.
– Что вы хотите сказать?
– Вы, кажется, назвали нас подданными?
– Действительно. Но, кажется, в этом выражении нет ничего оскорбительного для вас.
– Я только нахожу его несправедливым.
– Как! Разве вы не француз?! – вскричал д’Ожерон с изумлением.
– Какое значение имеет национальность, – откликнулся Монбар с печальной иронией, – ведь наша родина отказалась от нас! Смотрите, вот тут нас десятеро. Дрейк – англичанин. Мигель – баск. Марсиаль, вероятно, испанец и так далее… Нет, мы не французы и, следовательно, не подданные короля Людовика! Мы хищные птицы, которых судьба выкинула на подводные скалы. Мы Береговые братья, флибустьеры – словом, аттические цари. Мы не признаем других законов, кроме тех, какие установили сами. Наш повелитель – наша воля. Пожалуйста, не говорите нам ни о благосклонности короля, ни о его покровительстве. И обращайтесь с нами, как мы того заслуживаем, то есть как с людьми свободными, которые сами добились своей независимости и сумеют ее сохранить, несмотря ни на что.
