– Сеньор, – сказал он, изящно покручивая в пальцах сигариллу, – я правда сожалею по поводу того, что вы стали жертвой недоразумения. Мои распоряжения были неверно истолкованы и, главное, неправильно исполнены. Как только мне стало известно о случившемся, я поспешил лично прийти к вам, чтобы объясниться начистоту. К сожалению, меня уведомили о вашем аресте лишь около получаса назад. Городской судья, к которому вас вызывали вчера, дал мне на ваш счет самые исчерпывающие сведения. К тому же я успел повидаться с неким доном Педро Гарсиасом, одним из уважаемых жителей Медельина, который, с его слов, знаком с вами достаточно давно и проникся к вам глубочайшим почтением. Всего этого хватило бы с лихвой, чтобы выпустить вас на свободу без малейших проволочек, но я решил прийти к вам лично, чтобы доказать: уж если вопреки моей воле была допущена судебная ошибка, я готов исправить ее незамедлительно.
– Сеньор губернатор, – поклонившись, отвечал Олоне, – я смущен честью, которую вы соблаговолили мне оказать. И даже не знаю, как выразить вам свою признательность. Если бы мне когда-нибудь представилась такая возможность, я был бы рад от всего сердца отблагодарить вас за великодушное отношение в столь трудных и неприятных для меня обстоятельствах.
– Ну что ж, ловлю вас на слове, – живо откликнулся губернатор. – И пусть между нами не будет никаких недомолвок.
С этими словами он подал Олоне руку, и тот неохотно ее пожал.
Тут вернулся тюремщик – он пришел вернуть заключенному деньги, украшения и бумаги, которые у него отобрали.
– Все цело? – осведомился губернатор.
– Да, ваша милость, – отвечал Олоне.
– Тогда в добрый час!
Тюремщик отвесил очередной поклон и снова ретировался, оставив за собой дверь приоткрытой.
– Кажется, вы только что говорили, – заметил губернатор, – что при первой же возможности готовы сердечно отблагодарить меня за ту малую услугу, какую я имел удовольствие вам оказать?
– Да, говорил, ваша милость, – с самым благодушным видом согласился Олоне, хотя при этом насторожился, потому как в глубине души почувствовал, что худшее, чего он опасался, еще впереди.
– Что ж, досточтимый сеньор, полагаю, прямо сейчас, если пожелаете, у вас будет возможность оказать мне и впрямь неоценимую услугу.
– Слава богу! Буду только рад, ваша милость. Так что вам угодно?
– О, всего лишь кое-что прояснить.
– С почтением слушаю вас, ваша милость.
– Суть дела вот в чем. Человек, который вас арестовал, исполняя соответствующее поручение, проявил, на мой взгляд, чрезмерную рьяность. Скажу больше, он сам просил, чтобы ему поручили это дело, представив вас мне и коррехидору как человека опасного и, сверх того, выдав вас за лазутчика ладронов.
Олоне изобразил на лице величайшее недоумение.
– За лазутчика ладронов? – переспросил он. – Должен, к своему стыду, признаться вашей милости, что еще несколько дней назад я и слыхом не слыхал об этих разбойниках. Помнится, впервые это слово произнес при мне мой друг дон Педро Гарсиас, и я тогда даже спросил у него, что это за люди и почему их так называют. К сведению вашей милости, я и на побережье-то первый раз в жизни, так что непросвещенность моя вполне понятна.
– Что ж, как видите, уважаемый сеньор, – продолжал губернатор, – в жизни порой случаются непривычные вещи, когда их меньше всего ждешь и когда кажется, что вам внушают одно, а на поверку выходит совсем другое. На вас, как ни странно, донесли, и я подумал о человеке, который это сделал, – он прибыл в Веракрус за несколько дней до вас, отрекомендовался мне и передал письмо от генерал-губернатора Кубы, в котором его превосходительство отзывался о нем весьма двусмысленно и, между нами говоря, далеко не лестно. Однако ж, хотя мне и пришлось принять к сведению суть этого письма, я все же решил использовать этого человека на полицейской службе. Когда же он на вас донес, я спросил его, а он сам, часом, не ладрон ли? Что, если он коварно втерся в доверие к губернатору Кубы, будучи сам лазутчиком этих разбойников?
– Прошу прощения, ваша милость, только я не совсем понимаю, как вы пришли к такому заключению?
– Да очень просто. Человек этот, верно, исподтишка ненавидит вас. Похоже, он боится, что вы можете вывести его на чистую воду, потому как знаете кое-какие тайны, связанные с ним. На мой взгляд, только такая причина и объясняет упорство, с каким он стремился вас схватить, устроив вам западню, куда вы и угодили. Не кажется ли вам, что мои суждения большей частью справедливы?
– В самом деле, ваша милость, ваши предположения до некоторой степени верны. Я знаком с этим человеком. И не только с ним: я знаю и его дружка-приятеля.
– Ах, ну да, еще одного такого же проходимца. Ну что ж, раз и он ваш знакомец, что вы о нем думаете?
– Сказать по чести, ваша милость, ничего хорошего. Но мне бы не хотелось, чтобы вы поняли мои слова неправильно, поэтому должен оговориться, что этих двух типов я узнал совсем недавно.
– Ах! – разочарованно проговорил губернатор.
– И дело было так, – невозмутимо продолжал Олоне. – Недели три назад ко мне заглянул дон Педро Гарсиас и стал попрекать меня за то, что я, мол, живу как отшельник и за своими делами да заботами света белого не вижу. Он позвал меня в таверну – там мы отобедали, – а после повел в притон под названием Гуляй-Разгуляй, который показался мне прибежищем всего городского отребья. Я чувствовал себя в этом вертепе не в своей тарелке. Но в конце концов, как говорится, пришлось примириться с неизбежностью. Тамошние завсегдатаи играли по-крупному. Они и меня втянули в игру, хоть я сперва и сопротивлялся. Но, как сами знаете, ваша милость, дурной пример заразителен. Ну я и втянулся. Да вот только, признаться, денежки достаются мне с потом и кровью, и бросать их на ветер я не привык.
– Понимаю, – с улыбкой молвил губернатор.
– И тут я заметил, что два каких-то типа, которые не играли, несколько раз пытались меня обокрасть. Это мне не понравилось. И тогда я по-дружески их предупредил, вонзив кинжал в стол, что пригвозжу руку первому, кто снова попробует стянуть у меня со стола деньги. А те двое только рассмеялись и начали шушукаться меж собой. Потом через какое-то время они обменялись знаками, и приятель моего доносчика потянулся к моему золотишку и урвал-таки с десяток унций. Ну и я, как и обещал, недолго думая, пригвоздил его лапу к столу. И велико же было мое удивление, ваша милость, когда этот тип, который, как я думал, испанец, забывшись, видать, от дикой боли, завопил и начал ругаться на каком-то непонятном языке. И только чуть погодя я узнал, что орал он на английском.
– Вы уверены, сеньор?
– Да, ваша милость, и в случае надобности могу подтвердить.
– О-о! Это уже очень серьезно. И что же сталось с тем типом?
– Кажется, его увел приятель. Больше я его не видал.
– Какие же вы делаете из этого выводы?
