Онцилла смолк и обхватил голову руками.
– Ах! – с горестным чувством проговорила герцогиня. – Я же не знала, что мой брат, обуреваемый местью, зашел так далеко.
– Он пошел еще дальше, сударыня, в своем желании помешать мне вернуться в свет, откуда я был изгнан по его милости. Он заклеймил меня лилией – как раба.
– О, – воскликнула герцогиня, поднявшись и просияв, точно Немесида
[93], – несравненный мой брат! А я-то винила его!
– Да-да, – печальным голосом продолжал Онцилла, – так и должно быть. Флорентийская кровь, что течет в ваших венах, сударыня, вскипает и бурлит, когда вы слушаете рассказ об этой мести. Вы счастливы и торжествуете! Что ж, как вам угодно, я не ропщу.
– Но отчего же, сударь, вы не говорите, что было потом?
– А вам и правда хочется это знать, сударыня?
– Признаюсь, да, сударь.
– Я не стану рассказывать, сударыня, как благодаря мужеству, силе воли и упорству мне удалось однажды разбить цепь и вырваться на свободу. Не буду подробно говорить и о жесточайшей борьбе, которую мне пришлось выдержать, чтобы, зарабатывая гроши, скопить сумму, необходимую для осуществления моих замыслов. И вот наконец я вернулся во Францию. На поиски и расспросы у меня ушло все, что с таким трудом было накоплено, и в конце концов я узнал, что тогда, во время летаргического сна, вы разродились сыном и его вверили заботам доктора Гено. Я отправился в Париж, и там мне стало известно, что доктор Гено уже умер. Так что нить, которую я, казалось, держал в руках, оборвалась. Тогда я кинулся разыскивать вас, чтобы узнать, что сталось с вами, сударыня. Мне сказали, что вы вышли замуж и стали матерью. Я направился к вам в особняк, однако неделей раньше, как выяснилось, вы отбыли в Мадрид вместе с мужем. Я поехал следом за вами в Испанию, добрался до Мадрида. И первое, о чем узнал, так это о том, что вы отправились обратно во Францию. Это уже было чересчур. Если силы духа мне было по-прежнему не занимать, то физические силы оставили меня. Пять месяцев кряду жизнь моя висела на волоске. О, и зачем я только все это выдержал! Когда же я наконец поднялся с ложа скорби, все мои средства иссякли. У меня не осталось и ломаного гроша. Только отчаяние, разрывавшее мне сердце, да вера в полное свое бессилие.
– Бессилие? И на что же вы тогда решились, сударь?
– На что я решился, сударыня? На то, что пытался сделать неделю назад и собираюсь сделать сейчас.
– И что же, скажите наконец, вы намерены сделать? Ваш длинный рассказ, столь искусно преподнесенный, конечно, кажется вам весьма трогательным и может быть как правдой, так и ложью, – это не столь уж важно. А в заключение его, очевидно, должен последовать вопрос, который, по вашим словам, вы хотели мне задать. Покончим же со всем разом, сударь. Этот разговор меня утомил. Как вы сами заметили, я итальянка, как и мой брат, и, стало быть, не умею прощать. Итак, что у вас за цель?
– Цель у меня одна, сударыня. Вы богаты и счастливы, и у вас есть дочь, которую вы обожаете, благо она заслуживает всю нежность и ласку материнской любви. Я же, сударыня, одинок, покинут и обречен на страдания и бесчестье. Лишь одно заставляет меня жить – мой сын! Его любовь, быть может, еще озарит лучами счастья мрак, в котором я блуждал все это время. Не буду повторять то, что уже говорил при первой нашей встрече. Верните мне сына! Впрочем, нет, теперь я точно знаю: до сих пор вы и правда даже не подозревали о его существовании, а стало быть, не можете ни вернуть его мне, ни сказать, где он.
– Сейчас вы говорите правду, сударь. Она ужасна, и вы первый мне открыли ее. Что ж, я тоже буду откровенной. Мне так же, как и вам, хотелось бы знать о судьбе этого несчастного создания. А пока я не могу признать себя его матерью ни перед светом, ни перед Богом.
– Вот наконец я слышу крик души, сударыня, и благодарю вас за это. Он возвращает мне почти утраченную надежду. О, клянусь, ни вы, ни ваш муж не обретете в моем лице врага. Пусть только мне будет возвращен мой сын! Будь только у меня средства, чтобы найти его, и я исчезну, сударыня. И вы больше никогда обо мне не услышите.
– Сударь, но откуда у меня такие средства! Ведь до сих пор я ничего не знала о рождении этого несчастного младенца. Где же мне его теперь искать? Где? Дайте хотя бы одну подсказку, и я, как и вы, без колебаний направлю все свои силы и помыслы на то, чтобы выйти на след этого ребенка, так никогда и не познавшего теплоты материнского поцелуя!
– Поиски не будут ни долгими, ни трудными, сударыня. Вам и суток хватит, чтобы все узнать.
– Не понимаю вас, сударь.
– Сейчас объясню, сударыня. Флибустьерами, почти без боя захватившими Веракрус, командует капитан Дрейф.
– Ну и что с того, сударь?
– И вы ни о чем не догадывались, сударыня?
– Нет, сударь. Да и при чем тут капитан Дрейф?
– Верно, простите меня. Когда мы виделись у вас во дворце, я сказал, но вы меня не услышали или не захотели слушать. А дело в том, что Дрейф – это боевая кличка вашего братца. Он взял ее, когда решил выдать себя за мертвого.
– Неужели?
– Увы, да, сударыня. И тут не может быть ни малейших сомнений. Мы с ним узнали друг друга еще на Санто-Доминго. Та встреча стоила жизни моему брату: Дрейф убил его, и глазом не моргнув.
– Так вы думаете, мой брат?..
– Я не думаю, сударыня, а точно знаю: после того как вы родили сына, доктор Гено и ваш братец сговорились избавиться от этого хрупкого создания.
– Избавиться?!
– О, позвольте объяснить, сударыня. Доктор Гено был человеком учтивым и слишком хорошо известным в свете, чтобы пойти на злодеяние и запятнать себя соучастием в убийстве. Тогда они решили бросить младенца, и это достоверный факт. Заботами доктора Гено или вашего братца несчастного младенца отдали в одну крестьянскую семью – беднякам, и те, получив от доктора приличную сумму, вырастили его как родного. Но что с ним сталось потом? Умер он? Жив? Этого мы не знаем, зато братец ваш знает и может сказать!
– В таком случае чего же вы ждете, сударь? – горячо воскликнула герцогиня. – Отвезите меня обратно в Веракрус, проводите к брату, и, надеюсь…
Тут в дверь передней громко постучали.
– Что это значит? – удивился Онцилла. – Что там происходит?
– Это значит, – с горькой усмешкой откликнулась Майская Фиалка, – что месть на пороге и возмездие близко!
– Брось, девочка! Ты не в себе! Дай-ка пройти!
И, грубо оттолкнув девушку, Онцилла бросился к двери.
– Что случилось? – спросил Онцилла, распахивая дверь.
– Капитан, – отвечал стучавший головорез, – вернулся Сандоваль, которого вы послали на разведку.
– И что?
– Он сам не свой. Принес, как говорит, вести первостепенной важности.
