Король слегка поклонился – в знак прощания. Герцог в свою очередь отвесил ему глубокий поклон и вышел из салона.
У сожалению, слухи о грядущей войне были оправданны, даже слишком. Ее объявили Испании через несколько дней.
Господин Кольбер, распорядившийся, чтобы фрегат «Пор-Эпик» доставил герцога де Ла Торре с семьей в Америку, был вынужден выдать на это судно иное предписание. Тогда же он обратился к управляющим Вест-Индской компании и договорился с ними о том, чтобы господина де Ла Торре переправили на Санто-Доминго на борту одного из их кораблей под названием «Петух».
Нам известны события, последовавшие за этим, вплоть до того дня, когда мы прервали ход нашего повествования. Итак, мы закрываем вторую скобку и продолжаем наш рассказ дальше.
К пяти часам или к пяти с четвертью Олоне на пару со своим другом Питрианом-младшим, по прозвищу Крокодил, с которым они перед тем условились о встрече, вышли из дома Дрейфа, проводившего их до порога с пожеланием повеселиться от души, и направились к особняку, где временно поселился герцог де Ла Торре.
Когда они проходили мимо таверны «Сорванный якорь», Питриану вдруг захотелось остановиться под предлогом того, что у него якобы пересохло в горле, а на самом деле потому, что бедный наш малый здорово струхнул. Мысль оказаться в столь высокородной компании, коей он был совсем не чета, лишала его последнего мужества. Но, к счастью, Олоне вовремя заприметил удрученное состояние друга; он принялся его утешать и в конце концов сумел вернуть ему немного храбрости, после чего славный малый с грехом пополам двинулся дальше.
Герцог де Ла Торре ждал молодых людей; он принял их с величайшим радушием, представил герцогине и дочери, которые, будучи, безусловно, предупреждены заблаговременно, встретили гостей с улыбками на устах и добрыми словами – и милым, без всяких церемоний обхождением растопили их робость, так что скоро наши друзья уже чувствовали себя в герцогских покоях как у себя дома.
Таким образом, молодые люди около получаса провели с герцогом в самой доверительной беседе. Герцог с герцогиней расспрашивали их, чем они намерены заняться сейчас и в будущем, проявляя, казалось, живейший интерес к тому, что может быть для них наиболее подходящим. Сеньорита де Ла Торре лишь изредка вступала в беседу, но ее нежные, задумчивые взгляды неизменно останавливались на Олоне. Девушке как будто доставляло удовольствие его слушать; иногда ее губы осеняла очаровательная улыбка, особенно когда молодой человек излагал свои планы на будущее с пылом и решимостью, свойственными двадцатилетнему юноше.
Между тем продолжали прибывать и другие гости, приглашенные герцогом де Ла Торре. Беседа по душам, к большому огорчению Олоне, прервалась, и дальше разговор уже касался вещей, для него менее существенных.
Вскоре из всех приглашенных осталось семеро, и среди них: господин д’Ожерон, капитан Лартиг, Монбар Губитель, Мигель Баск, прославленный английский буканьер Босуэлл, несколько дней тому назад прибывший на своем корабле в Леоган, и, наконец, Питриан с Олоне, – не считая хозяина дома с домочадцами.
Позднее Олоне узнал, что Дрейф тоже получил приглашение от герцога, но старый флибустьер отклонил его под странным предлогом, что он якобы порядком утомился, пока мотался по морю в поисках «Непоколебимого». Хотя герцог де Ла Торре и был премного раздосадован столь явно лукавой отговоркой, вида он не показал.
Когда гости стали размещаться за столом, господин де Ла Торре из чувства деликатности усадил Олоне рядом с дочерью, а Питриана – по правую руку от герцогини. Молодой человек, поначалу здорово смутившись, мало-помалу совладал с собой и, ободренный обворожительной улыбкой сеньориты де Ла Торре, даже отважился сказать ей несколько слов; его очаровательная соседка по столу проявила высочайшую милость, выразив готовность и желание поболтать с ним. И совсем скоро Олоне и девушка уже говорили и говорили без умолку. Сказать по правде, болтали они о всяких пустяках, но ледяной барьер между ними постепенно таял. Олоне упивался мелодичным голосом девушки, отдававшимся в его сердце пленительно-нежной музыкой, и их пустячный разговор делал его настолько счастливым, что ему очень хотелось, чтобы обед не кончался никогда.
Между тем трапеза началась почти при полной тишине, вероятно по той причине, что между сотрапезниками по большей части было мало задушевности. Однако ж благодаря испанским и французским винам, лившимся, кстати, рекой, головы разгорячались, стена льда, разделявшая приглашенных, рушилась, беседа оживлялась, охватывая все большее число собеседников, и в конце концов веселье без остатка растопило первоначальный холод.
Когда же, по испанской традиции, слуги подавали postre
[35] и dulces
[36], герцог, велев расставить бутылки с «Долиной слез» и пригласив гостей в очередной раз наполнить бокалы, взял слово.
– Господа, – сказал он, – наш обед – прощальный. Через несколько дней мне предстоит испытать горечь расставания с вами, так что, быть может, мы уже больше никогда не свидимся. Позвольте же мне, прошу вас, забыть хоть на миг, что по рождению я испанец, и вспомнить только о Франции, где я провел тридцать лет моей жизни; где мне было оказано самое теплое гостеприимство и где я женился на одной из очаровательнейших женщин… о той Франции, которая, наконец, стала моей второй родиной, более дорогой моему сердцу, чем та страна, где я появился на свет, и которую, увы, я покидаю как изгой со слезами на глазах, ибо, боюсь, это навсегда! Две наши страны – державы могущественные, они соседи, обе ревностно относятся друг к другу и соперничают меж собой. Но неужто война, столкнувшая наши правительства, война, которая, надеюсь, продлится недолго, заставит нас, простых граждан, ненавидеть друг друга? Не верю. Каждый из нас обязан исполнить свой долг, ни больше ни меньше. Через несколько дней, как я уже имел честь вам сообщить, я отбываю – но не в Мексику, а в Перу, о чем мне стало известно из депеш, которые были направлены для меня через господина д’Ожерона и которые он имел честь мне передать. Его католическое величество
[37], по просьбе некоторых моих друзей, соблаговолил вверить мне правление вице-королевством Перу вместо Мексики.
– Но, сударь, прошу прощения, если замечу, – бросил тут Монбар, – что мексиканское вице-королевство…
– …самое прекрасное на всем американском континенте. Я знаю, сударь, но тем не менее я отказался, – улыбаясь, продолжал герцог, – и вот по какой причине. Я человек нечестолюбивый и жаждой золота не томим, я всего лишь тот, кто хочет послужить своей стране. Но, как я уже имел честь вам сказать, если волею судьбы я был рожден в Испании, почти вся моя жизнь прошла в вашей стране; и я люблю Францию всеми силами, заложенными мне в душу Создателем. Мысль о том, чтобы пролить французскую кровь, ввергает меня в ужас – я решусь на подобное лишь при самых крайних обстоятельствах и с болью в сердце. Как вице-король Мексики, господа Береговые братья, я буду вашим соседом, и мне невольно придется изо дня в день вступать в борьбу с вами. Жена моя и дочь – француженки, сам я вырос среди вас и считаю себя практически вашим соотечественником; повторяю, у меня разорвалось бы сердце, случись мне сражаться против вас. Вот почему я предпочел взять в управление вице-королевство Перу, благо оно не столь важное, как Мексика, и дает мне неоценимое преимущество, исполняя верноподданнический долг перед королем, моим повелителем, сохранять нейтралитет в грянувшей войне. К тому же знайте, господа, мое почтение к вам столь велико, что любой корабль с Санто-Доминго, прибитый бурей к берегам Перу, сможет без всякой тревоги и опаски найти убежище в перуанских гаванях и в совершенной безопасности пополнить все необходимые запасы! Вот что я собирался сказать, перед тем как расстаться с вами, господа, дабы вы знали, какие чувства я к вам испытываю.
