Молодой человек печально покачал головой.
– Нет, брат, – упавшим голосом отвечал Олоне, – не верю я в чарующие миражи! И напрасно ты пытаешься возродить мертвого. Дело мое – дрянь: вся моя жизнь заключена в четырех словах – «страдать без всякой надежды». Так зачем тешить себя пустыми мечтами! Мне нравится страдать, и я не нуждаюсь в утешении, иначе у меня не будет цели в жизни.
– И какая же у тебя цель, упрямец ты эдакий?! – с явным негодованием воскликнул Дрейф.
– Жертвовать собою ради той, которую люблю, так, чтобы она ни на мгновение не усомнилась в том, что где-то рядом есть погрязшее в пыли человеческое существо, которое живет только для нее и не помышляет ни о какой иной награде, кроме уверенности в том, что она счастлива, пусть и в любви с другим! – с жаром выпалил он. – Понимаешь теперь, брат, что в моем понимании означает самопожертвование и до какой степени я безразличен самому себе?
Какое-то время Дрейф взирал на молодого человека в полном замешательстве.
– Ладно, – наконец молвил он глухим голосом, – коли женщина, которую ты так любишь и которую я покамест не знаю, и впрямь такова, какой ты мне ее расписал, и коли между вами нет других различий, кроме родовитости и богатства, клянусь, ты женишься на ней!
При этих словах Олоне вскочил, точно пантера, и, задыхаясь, будто в горячке, бросился к Дрейфу, сидевшему мрачно и недвижно посреди комнаты.
– Осторожней, брат! – воскликнул он. – Осторожней со словами! Я покорился и смиренно склонил голову, я ни о чем не просил, и вот…
– И вот, повторяю, коли между вами нет других препятствий, кроме тех, о которых я помянул, ты женишься на ней!
– О! – вскричал молодой человек, обхватывая голову руками.
И, не в силах совладать с чувствами, рухнул навзничь на койку.
Впрочем, бесчувствие его длилось недолго: он скоро пришел в себя.
– Будь и в радости столь же сильным, сколь и в горести, – мягко заметил Дрейф. – Надейся, говорю я тебе, и помни, – прибавил он с не свойственным ему волнением, – у тебя есть друг, почитай – отец родной.
– О да, да! Отец! – проговорил навзрыд молодой человек.
На бесцветных губах Берегового брата играла ласковая, чуть печальная улыбка. Не сказав ни слова в ответ, он открыл Олоне свои объятия, и тот кинулся на грудь верному товарищу, пряча свое залитое слезами лицо.
Двое друзей еще долго просидели в объятиях друг друга, скрывая горячие слезы, идущие от самого сердца, потом Дрейф мягко отстранил молодого товарища и уложил его обратно на койку – тот даже не сопротивлялся.
– Наконец-то мы поняли друг друга, ведь так? – проговорил флибустьер.
– Да, о да, друг мой, отец мой! – в душевном порыве отвечал молодой человек.
– Так что теперь, – продолжал флибустьер, – нам больше нет нужды объясняться друг с другом и возвращаться к тому, что уже оговорено. И в случае надобности ты можешь всегда на меня рассчитывать, как и я на тебя.
– Обещаю!
– Принято, брат. Такие, как мы, знают цену друг другу и понимают друг друга с полуслова. Предоставь мне свое дело – и будешь доволен.
– Во всем повинуюсь тебе.
– Рассчитываю на это… Но вот уже и солнце встало. Через десять минут совсем рассветет. Тебе хватит сил подняться с койки, где ты, по-моему, малость залежался?
– Я страдал, я был трусом. А теперь я надеюсь. На что? Пока даже не смею сказать, но надежда меня окрыляет, придает сил. Прочь же постыдные слабости! И вот я снова человек, и, что бы там ни было, ты можешь положиться на меня.
– Хорошо, брат, таким ты мне нравишься больше. Одевайся! Да, кстати, мне, верно, нет нужды тебя предупреждать: все, что было сказано между нами этой ночью, между нами же должно и умереть?
– Будь спокоен, я уже все забыл, – отвечал Олоне с лукавой улыбкой.
– Тогда в добрый час! – тем же бодрым тоном продолжал Дрейф. – Как приятно иметь дело с людьми, понимающими тебя с полуслова. Поторопись же, после завтрака выходим.
Работники премного удивились, когда увидели, с каким аппетитом Олоне поглощает свой завтрак, – словно человек, и правда идущий на поправку, и с какой жадностью пьет, притом без всякого смущения!
А Дрейф знай себе улыбался.
– Так что будем делать? – полюбопытствовал молодой человек, откинувшись на спинку стула после того, как проглотил последний кусок и опрокинул свой стакан.
– Стало быть, ты полон сил и готов к прогулке? – спросил флибустьер.
– Как никогда! – рассмеявшись, отвечал молодой человек.
– Ну что ж, если не возражаешь, давай-ка поохотимся весь день: охота – занятие наиполезнейшее.
– Охота так охота!
Дрейф велел Даннику, Шестигрошу и Говоруну прихватить свое оружие и следовать за ними. Между тем оба флибустьера и сами снарядились, и через десять минут они уже покинули дом в сопровождении троих работников и двух гончих.
В то время, когда произошла наша история, общественная жизнь в Пор-де-Пэ только зарождалась: то был скорее укрепленный лагерь, чем собственно город; последние контрфорсы девственного леса отстояли от его земляных валов на расстоянии ружейного выстрела.
Как только подъемные мосты остались у них за спиной, они оказались посреди обширной необитаемой равнины: все следы цивилизации вдруг разом исчезли, уступив место царству дикой природы. Повсюду, куда ни глянь, расстилалась типичная для здешних благодатных широт роскошная, пышная, буйно цветущая растительность. Лишь несколько узких тропинок, по которым могли пройти в ряд от силы четыре-пять человек, пролегало через лес, причудливо петляя, пересекаясь и упираясь на каждом изгибе в звериные тропы.
Эти стези, только и существовавшие в ту пору, вели либо к широким прогалинам, либо к редким плантациям, скорее необустроенным, чем возделанным по всем правилам немногочисленными поселенцами, дерзнувшими обосноваться в тех диких местах; либо к буканам охотников на буйволов и кабанов; либо, наконец, вели они к другим пристанищам флибустьеров, таким как Леоган, Пор-Марго и тому подобное. Но, как бы то ни было, по этим тропам мало кто хаживал, поскольку те же флибустьеры предпочитали пути морские.
Кроме того, было крайне опрометчиво пускаться в одиночку по этим дорогам, затерянным в непролазных дебрях: испанцы шныряли там повсюду денно и нощно и подстерегали бедолаг, которые, презрев осторожность, отваживались углубиться в лесную чащобу. Иногда они даже похищали мирных поселенцев, причем чуть ли не под дулами крепостных орудий, и тут же бежали прочь, уводя с собой пленников; настигнуть же захватчиков в этом запутанном лабиринте было практически невозможно, потому как следы человека там почти сразу же терялись.
День уже близился к вечеру; двое наших флибустьеров славно поохотились. Они забрели далековато, хотя поначалу не собирались, и уже готовы были повернуть обратно в сторону города, как вдруг в ту самую минуту, когда они вознамерились встать, потому как за полчаса до того присели отдохнуть под деревом после тяжелой многочасовой ходьбы… как вдруг, повторимся, они заслышали выстрелы и тревожные крики, зовы о помощи и угрозы вперемежку с бранью на испанском.
