Когда Христофор Колумб ступил на путь своих чудесных открытий, испанцы, понимая, что для них чрезвычайно важно завладеть новыми обширными территориями, где золото течет рекой, купили у папы Александра VI буллу; они заплатили за нее слишком большую цену, но благодаря этому заручились исключительным правом владеть всеми землями, открытыми в Новом Свете, равно как и теми, что еще только предстояло там открыть, вплоть до воображаемой линии, которую обозначил папа, впрочем весьма нечетко.
В соответствии с означенной буллой испанское правительство продолжало захватывать все новые земли и завладело поистине необъятными территориями – не случайно позднее король Филипп II говаривал, что солнце в его владениях не заходит никогда.
К своей захватнической политике Испания подошла со знанием дела: она утвердила в Новом Свете беспримерную деспотическую систему, каких больше не знала история. Земли, на которые простиралось ее господство, были закрыты для торговли – на любые торговые отношения с прочими европейскими державами был наложен строжайший запрет. Иноземным судам даже запрещалось заходить в тамошние гавани, а всякого чужеземца, откуда бы он ни был, застигнутого в пределах испанских владений, без всякой жалости предавали смерти. Словом, американский континент, заново обретенный волею Провидения, был почти целиком захвачен в пользу испанской монархии. Лишенный связей с другими народами, оторванный от мира, он не шел ни в какое сравнение даже с тогдашним Китаем.
Мексика, ныне куда более открытая, будучи под пятой испанской монархии, объединяла в себе обширные и прекрасные земли американского континента, простиравшиеся от 16-го до 40-го градуса северной широты. Мексиканское вице-королевство граничило на юге с Гондурасским заливом и королевством Гватемала; на востоке – с Мексиканским заливом, а на западе – с Тихим океаном и обеими Калифорниями.
Северные границы были менее четкими: они пролегали через неведомые пустыни – от мыса Сан-Франциско по течению Рио-Колорадо до Рио-Сабины, впадающей в Мексиканский залив к западу от Нового Орлеана. Таким образом, площадь этого дивного вице-королевства составляла почти полмиллиона квадратных километров.
Во время своей удивительной экспедиции Эрнан Кортес, завладев побережьем Юкатана и Коацакоалькоса, высадился под конец на бесплодном, пустынном песчаном берегу. Этот неприютный край назывался Чальчинхуэканом и располагался километрах в тридцати от Кутластлана, нынешней Косталы.
Прежде чем решиться основать там долговременное поселение, Эрнан Кортес подыскал более пригодную для этого землю; и вот наконец в Страстную пятницу 1519 года великий конкистадор заложил первый камень города, который назвал Вилла-Рика-де-ла-Веракрус; и только в 1599 году граф де Монтрей, признав непригодность местоположения, выбранного Кортесом, окончательно велел заново отстроить город там, где впервые высадился великий конкистадор.
В то время, когда произошла наша история, Веракрус был еще совсем юн, ибо минуло всего лишь восемьдесят лет с тех пор, как его построили на новом месте. Он делился ровно пополам: одна его часть располагалась на материке, а другая – на острове Сан-Хуан-де-Лус, который позднее стал называться Сан-Хуан-д’Улуа.
В островной части возвышалась прекрасная крепость, сохранившаяся и поныне; там же располагались опорный пункт с горнверком, сотня домов и церковь.
У этого острова и соседнего, Сакрифициоса, и становились на якорь корабли из Европы после выгрузки и погрузки на молу Веракруса.
Собственно город имел четырехугольную продолговатую форму и был целиком обнесен стенами. С востока он упирался в речушку, ныне входящую в городские пределы, а с запада – в ручей, пересекающий его по всей ширине и затем впадающий в море возле мола. Улицы в городе были на испанский манер широкие и пересекались под прямым углом. С запада и со стороны пустошей город защищали две крепости; в крепостных стенах, весьма прочных, имелись потайные двери, располагавшиеся через определенные промежутки. Попасть же в город можно было через двое ворот – одни выходили на восток, на берег моря.
В ту пору Веракрус по праву считался богатым городом. И то верно: ведь он служил кладовой всей мексиканской торговли; золото и серебро из рудников стекались туда отовсюду. Его население насчитывало двадцать пять тысяч человек, и все они так или иначе были связаны с торговлей; деятельные и предприимчивые, привыкшие наперебой ловить золотую рыбу в мутной воде этого чудесного Эльдорадо, они за короткое время становились богачами.
Нынче же Веракрус пришел в полный упадок: население его сократилось по меньшей мере наполовину, улицы, освещенные газовыми фонарями и пересеченные американской железной дорогой, поросли травой. Бесконечные революции, сотрясающие эту многострадальную землю, свели торговлю практически на нет. Этот порт, некогда процветавший, почти зачах. Лишь удар грома способен всколыхнуть Мексику и, заставив ее позабыть о своей национальной зависимости, избавить от железного гнета правительства Соединенных Штатов.
Но в 1674 году пока еще ничто не предвещало столь глубокого упадка. Испания была богата, сильна, грозна и внушала всем страх. Ее злейшими врагами, хоть и самыми ничтожными, но неуловимыми, были флибустьеры. Только они и вели с нею беспрестанную войну: придерживаясь того суждения, что за тропиками не может быть мира с Испанией, они вредили ей так, что последствия этого вреда ущемляли ее гордыню и, что немаловажно, наносили весьма ощутимый урон ее финансовому могуществу.
Ранний путник, оказавшись ненароком на морском берегу рядом с деревушкой Медельин часов в пять утра спустя десять-двенадцать дней после событий, описанных в предыдущей главе, наблюдал бы необычную и весьма любопытную картину; однако ж побережье на протяжении четырех с лишним лье было совершенно пустынно – только птицы да рыба стали единственными очевидцами происходящего.
Через некоторое время после восхода солнца изящный кораблик, с нарядными парусами, плавными обводами и довольно ходкий, возник из-за туманной пелены, стелющейся по морю ранним утром и колышащейся, точно полупрозрачный занавес, под дуновениями несильного ветерка, и во всей своей красе устремился в сторону побережья.
Когда корабль подошел к берегу на расстояние пистолетного выстрела, он выбрался на ветер, перебрасопил реи, убрал паруса и лег в дрейф, грациозно покачиваясь на зыби.
После того как был выполнен этот маневр – с поразительной ловкостью и сноровкой, от корабля отвалили две шлюпки и на веслах бойко направились к берегу, куда вскоре и пристали.
В первой, самой маленькой шлюпке сидело шесть человек – четверо были одеты как моряки, а двое других, крепкие парни с черными как вороново крыло волосами, с оливковой кожей и пышными бакенбардами, были облачены в яркие андалузские костюмы, в которые обычно рядились зажиточные погонщики вьючной скотины, то есть держатели мульих стад.
Оставив одного товарища сторожить лодку, пятеро других чужаков резво спрыгнули на землю и приготовились швартовать большую шлюпку, груженную, казалось, под самую завязку.
В самом деле, в ней громоздилась дюжина тюков, тщательно переметанных кожаными ремнями, и груда всякой упряжи, изготовленной по испанской моде и украшенной колокольчиками; через несколько мгновений все содержимое шлюпки было перегружено на берег, и она тронулась обратно к кораблю. Один из моряков помахал шапкой над головой – по этому сигналу из трюма корабля стали поднимать мулов, и, перед тем как опустить их в воду, с них срезали путы, после чего, почувствовав свободу, животные устремились вплавь к берегу, где их без труда отлавливали оставшиеся там моряки.
