Когда с этой последней заботой было покончено, Дрейф, которого читатель, верно, уже узнал, отвел в сторону двух погонщиков – то были не кто иные, как Олоне и его друг-приятель Питриан-младший.
– Ну вот, братцы, – сказал Дрейф, – первая и самая опасная часть нашей экспедиции закончена. Теперь вам предстоит выполнить самую трудную часть, и тут уж вы должны полагаться только на самих себя. Не сомневаюсь, вы с честью доведете до конца дело, которое так хорошо начали.
– По крайней мере, – отвечал Олоне, – мы постараемся.
– Не забывайте внимательно перечитывать письменные указания, – продолжал Дрейф. – И чтоб все было тютелька в тютельку. Будете выполнять их беспрекословно, вас никто не выведет на чистую воду, уж будьте уверены. Главное – чтоб их при вас не нашли, иначе пиши пропало.
– На этот счет можешь быть спокоен, брат, – заверил его Олоне. – Мы с Питрианом, исполнившись терпения, выучили все назубок, как урок. И когда зазубрили, как «Отче наш», бумажки разорвали на мелкие кусочки и выбросили в море.
– Замечательно! Стало быть, тут опасаться нечего. Тогда мне остается только обнять вас, братцы, пожать вам руки да пожелать удачи. И не забудьте про условный сигнал. Прощайте же, друзья.
Трое флибустьеров обменялись горячими рукопожатиями, обнялись и вернулись к шлюпке. Дрейф напоследок еще раз попрощался со своими друзьями и прыгнул в шлюпку – она быстро отвалила от берега. И через несколько минут подошла к легкому кораблю; следом за тем ее так же споро подняли на борт. На судне обрасопили паруса, оно развернулось по ветру и двинулось в открытое море. Через четверть часа оно уже казалось двум буканьерам, не сводившим с него тревожных взглядов, крылом чайки. А потом и вовсе растворилось в морской дали.
Оставшись одни, расставшись со своими товарищами, быть может, навсегда, двое молодых людей невольно вздохнули – тяжело и горько.
Сколь бы ни был крепок человек телом и душой, в иные, самые трудные минуты своей жизни он помимо своей воли чувствует, как мужество оставляет его, а душа слабеет. Одиночество и есть одно из самых ужасных обстоятельств, в котором может оказаться человек. Поэтому оно действует на него сильнее всех других испытаний, нередко куда более серьезных, которые и отличают жизнь, полную приключений и прочих неожиданностей.
– Давай-ка прикинем что к чему, – вдруг вымолвил Олоне. – Главное – точно обо всем договориться, чтоб случаем не дать маху. И перво-наперво забудем про французский – отныне будем говорить только на гнусном наречии сеньоров.
– Отлично, вернее, muy bien, – улыбаясь до ушей, отвечал Питриан. – Первым делом надо поскорее убраться подальше от берега. Окажись здесь ненароком какой-нибудь ротозей, он наверняка удивится, чего, дескать, забыли двое погонщиков со своим стадом в эдакой глуши, куда не ведет ни одна дорога.
– Прекрасно. Если не ошибаюсь, вон та речушка называется Хамапой. И если идти вверх по ее течению, она приведет нас аккурат в премилую деревушку Медельин – там и сделаем первый привал.
– К тому же, – подхватил Питриан, – папаша мой, человек во всех отношениях положительный, завсегда говорил, что самый верный способ отыскать дорогу – топать вдоль реки, потому как она куда-нибудь да приведет.
– У твоего папаши была трезвая голова, дружище. Что верно, то верно, так что давай собираться в дорогу, да не забудь, идем мы из Мехико в Веракрус.
– Знамо дело.
Двое друзей собрали мулов в стадо и погнали его к реке. Там они разглядели едва приметную, но достаточно широкую тропу, вившуюся вдоль берега реки.
Они не колеблясь двинулись по этой тропе и скоро скрылись в зарослях.
Медельин – симпатичная деревушка, наполовину сокрытая, точнее, затерявшаяся среди беспорядочных куп благоуханных деревьев и окруженная со всех сторон самыми восхитительными образчиками пышной тропической растительности.
Жители Веракруса построили в том месте красивые домики и коротали там время великой засухи, потому как оставаться в городе в такую пору было не под силу даже самым стойким горожанам.
Медельин для жителей Веракруса все едино, что Хорильо для обитателей Лимы или Дьеп и прочие города Европы для европейцев: там идет безудержная игра, там в считаные часы сколачиваются и теряются огромные состояния; а что до остального, то трудно найти более приятное место для покоя и отдохновения.
Итак, в эту чудесную деревушку и держали путь наши искатели приключений, неспешно понукая своих мулов и покуривая неизменные сигариллы – тонкие испанские сигары.
Так они прошагали около часу, как вдруг за поворотом дороги столкнулись нос к носу с каким-то типом лет сорока добродушной наружности, хоть и со слегка насмешливым лицом, который, выскочив им наперерез с боковой тропинки верхом на великолепном скакуне, тут же обратился к ним с приветствием: «Buenos dias!»
[57]
Одежда на незнакомце хоть и была небогатая, но свидетельствовала о достатке ее хозяина, который без лишних церемоний осадил коня и впрямь перед самым их носом.
– О-о, – радостно выкрикнул он, – да вы никак тронулись в путь спозаранку, любезные сеньоры! И что же, черт возьми, вынудило вас отправиться в дорогу до рассвета? Вы же не девицы какие-нибудь, чтоб бояться, как бы не попортить себе кожу?
– Да нет, – рассмеялся в ответ Олоне, – просто нам не очень-то улыбается топать днем по эдакому пеклу.
– Eh, carachas
[58], вы правы, любезные сеньоры! А путь держите в Медельин?
– Ну да, а то куда же!
– Что ж, могу сообщить вам на радость, что вы там будете меньше чем через четверть часа.
– Прекрасная новость, что правда, то правда. Благодарим вас!
– Судя по вашим нарядам, вы не costenos
[59].
– Угадали, сеньор, на самом деле мы самые что ни на есть tierras a dentro
[60] и только впервой выбрались к морю, и – carachas! – заплутали. Вместо того чтобы идти прямо, по дурости своей свернули в сторону – так вот и оказались на берегу моря.
– Ну и ну, вот так история! – рассмеялся незнакомец. – На такой необдуманный шаг способны разве что простофили.
– И то верно, – согласился Питриан, – мы вели себя как какие-нибудь простаки.
– Ладно, невелика беда, – добродушно заметил незнакомец, – и легко поправима. Вам есть к кому податься в Медельине?
