Я приехала в Дьёр потому, что путеводитель описывал его как «живописный маленький городок, изобилующий старинными резиденциями процветающих бюргеров и духовенства». Я воображала, как буду исследовать «атмосферные старинные улочки», посмотрю статую «Ковчег Завета» и увижу потолочные фрески в церкви Св. Игнатия де Лойолы XVII века.
Но я не планировала чувствовать такую тошноту, слабость и дрожь. Не знаю, в чем было дело, – в дне ли рождения Шона, в пиве, выпитом в музыкальном кафе накануне, или в этом подонке у реки. Я не могла перестать думать о том, как он дрочил на меня. Даже спустя все эти годы я так и вижу перед собой похотливое выражение на лице того мужчины.
Я решила немного посидеть и выпить кофе, но все заведения в городе, казалось, были закрыты. Не знаю, может, у них был какой-то общественный праздник или своего рода сиеста, а может, просто нормальный субботний день. Спустя примерно час я наконец нашла кафе Pálffy на углу Сечени-тер и рухнула в кресло за столиком на улице. Ко мне подошел официант и сказал на венгерском какую-то фразу, которую я не поняла.
– Э-э, капучино, – наугад сказала я.
Две женщины, наблюдавшие за нами, сидя за соседним столиком, покатились со смеху. Их веселье заставило меня задуматься, что же такое сказал официант, на что я ответила «капучино»; но он кивнул и ушел.
Спустя считаные мгновения он вернулся с моим капучино, подав его со стаканчиком газированной воды. Женщины продолжали наблюдать, шептаться и хихикать. Я подвинула чашку с кофе поближе и сделала долгий горький глоток.
После кофе я бродила по центру Дьёра, пока не нашла таксофон с черно-белой стрелой, красной мишенью и словом Visszahivható на двери. Согласно моему путеводителю, это слово означало «перезвонить». Сэмми, лучший друг Шона, мог перезвонить мне из Австралии, если бы у меня закончились деньги на телефонной карточке. К счастью, я купила ее еще вчера – 1800 форинтов за девять минут; к счастью, поскольку сегодня все магазины, похоже, были закрыты.
Ногтем большого пальца я отскребла код на обороте карты и последовала инструкциям. Раздался ржавый щелчок, потом долгая пауза; я задержала дыхание. А потом начались гудки.
– Алло, – ответил Сэмми.
– Привет, Сэмми, – выдохнула я, и все мое тело обмякло. Я прислонилась лбом к холодному металлу телефонного аппарата и начала плакать.
– Алло, – повторил Сэмми. Я слышала музыку, громкие голоса и звяканье стекла на том конце линии.
– Привет, Сэмми, – сказала я громче. – Ты меня слышишь? Это я… Шэннон.
– Алло-о-о! – растянул Сэмми последний слог.
– Сэмми! – попыталась я в последний раз.
– Вот дрочила долбаный… – пробормотал Сэмми в трубку и отключился.
Именно, подумала я, долбаный дрочила.
Я задумалась, в чем проблема – в соединении или в фоновом шуме. Похоже, Сэмми проводил этот вечер в пабе с парнями. Но Мельбурн был на восемь часов впереди Венгрии. Если бы я позвонила немного позже, он, вероятно, был бы уже пьян в хлам, а может, даже в отключке. Мне следовало позвонить накануне вечером, когда в Мельбурне было субботнее утро, но я хотела, чтобы это был день рождения Шона для нас обоих.
Я повесила трубку, потом сняла и попробовала набрать снова. Теперь механический голос сообщил, что мой код недействителен. Я дважды и трижды перепроверила код и продолжила попытки, но получала лишь тот же автоматический ответ. Тогда я попробовала позвонить родителям в Дэвис и своей подруге Жанне в Лос-Анджелес. Но каждый раз я слышала, что мой код недействителен. Разумеется, единственным способом позвонить в службу поддержки было – набрать «действительный» код.
Я отчаянно хотела поговорить в эту субботу хоть с кем-нибудь. Все равно с кем. Но все в этом городе было закрыто.
Поскольку заняться было нечем, я бродила туда-сюда по старинным узким переулкам холма Капталан, или холма Капитула. Миновала собор, часовню и замок, не входя внутрь. Всякий раз, видя таксофон, я снова пробовала звонить. Мой код был недействительным в каждом из них.
Когда солнце начало клониться к закату, вернулись рои черной мошкары. У меня оставалось всего полтора часа светлого времени. До этого я сверилась с картой, чтобы понять, есть ли другие маршруты для возвращения к ремесленной школе, и теперь проверила снова, на случай, если что-то упустила. Увы, единственным способом вернуться было пройти через парк и вдоль реки.
Я понятия не имела, будут ли на дорожках другие люди после наступления темноты, но улицы городского центра были практически пустынными весь день. В городке я не увидела ни одного такси и не могла позвонить и вызвать машину из-за своей недействительной карты.
Мне хотелось выпить пива. Мне хотелось попробовать халасле, венгерскую уху, в Halászcsárad, гостиничке у рынка. Я не хотела провести весь вечер дня рождения Шона запертой наедине с собой в общей спальне. И я не могла позволить этому дрочиле взять верх надо мной.
Но он напугал меня сильнее, чем я думала, и это пошатнуло мою уверенность – уверенность женщины, путешествующей в одиночку.
Сломленная, я завернула ломтик пиццы с собой, чтобы взять в комнату. Сверху он был выложен консервированными шампиньонами и сыром и, в соответствии с восточно-европейской манерой, вместо томатной основы был намазан щедрой порцией тошнотворно-сладкого кетчупа.
До ремесленной школы я добралась задолго до темноты. Вдоль берегов Мошона гуляло немало людей – и никаких признаков мужчины с карими, широко расставленными глазами и членом в руках.
В комнате я и застряла на весь вечер. Пыталась и читать, и писать дневник, но не могла остановить слезы. Я плакала так долго, что мне начало казаться, будто я вот-вот слягу с простудой. Подумывала принять душ, но не хотела нарваться на кого-нибудь в коридоре, когда у меня такое пятнистое красное лицо и до смешного опухшие глаза.
Я достигла самого дна. Я всегда чувствовала себя в наибольшей степени собой, когда путешествовала, но в ту ночь металась, как в лихорадке, изнемогая от паники и тошноты. Единственное, чего мне хотелось, – проложиить путь прочь из собственного тела и положения, из своей жизни, этого городишки, этой ночи и этой спальни.
Я не представляла себе, как можно упасть ниже, хотя это едва ли имело значение. Я могла бы быть в городе типа Печа на юге Венгрии, в котором побывала раньше, где залитые солнцем пешеходные улочки вились вдоль фонтанов и статуй, местное пиво Szalon было дешевым, центральная площадь обрамлена открытыми кафе, полными студентов университета, которых обслуживали дружелюбные официанты… и Шон был по-прежнему мертв.
Или я могла быть в городе вроде Дьёра, где, казалось, само название начинает приобретать зловещую резкость. Где я провела бы день вроде сегодняшнего… а Шон был по-прежнему мертв.
Я понимала, что бегу от его смерти. Однако отчаянно верила, что в Словакии будет лучше. Должно быть лучше. Я почти ничего не знала об этой стране, никогда не встречалась с теми, кто в ней побывал, но собиралась ехать туда завтра же первым утренним поездом. И надеялась только, что в такую рань на улицах – и в парке – будут люди.
