– Чем занята, Мисс? – Шон входит в дверь, только что после душа, который принимал в общей душевой дальше по коридору. Я смотрю и думаю, какой он сексуальный с мокрыми волосами и в полотенце, низко завязанном под шрамом, оставшимся после удаления прорвавшегося аппендицита. Я чувствую запах нашего общего мыла Dove.
Трек Faded в проигрывателе сменяется на Homeless Child, и Шон начинает танцевать, роняя полотенчико на пол и крутя бедрами, подбираясь ко мне.
– Разбираю вещи. И мы отправляем почтой все то, чем ты не пользуешься, домой.
– Но мне может понадобиться…
– Занести в расписание встречу через три недели, считая от вторника? – Перебиваю я и беру в руки настольный календарь. – Или барабанить баскские ритмы на улице, клянча мелочь у прохожих? – Сую ему в руки барабанчики. – Или путешествовать со своей собственной тарелкой – просто на тот случай, если в ресторане кончится посуда?
– Ну, никогда не знаешь, Мисс…
– Да ладно! Твой рюкзак весит тонну. У тебя спина отваливается. А мы не можем себе позволить все время разъезжать на такси. И больше не будет никаких оправданий, чтобы не ходить повсюду пешком.
– Ладно, ладно, ты победила, – он роняет барабанчики обратно в кучу вещей. – Тогда у меня просто будет намного больше места для подарков домашним.
Он затаскивает меня на постель и целует.
Ощущаю мятный вкус нашей зубной пасты и отстраняюсь, чтобы заглянуть ему в глаза.
– Что еще, Мисс? – его руки уже путешествуют вверх-вниз под моей футболкой.
В Испании Шон начал говорить: «Есть кое-что, о чем я очень хочу с тобой поговорить. Но я не уверен, как ты это воспримешь». Я знала, к чему он клонит, но была не готова, поэтому постоянно меняла тему. Мы знали друг друга меньше шести недель. Нам обоим было страшно сказать это первыми. Но я делаю глубокий вдох. Да и чего мне бояться?
Шон из Австралии, 25 лет
9 августа 2002 г. Остров Пханган
Девятого августа 2002 г. 25-летний австралиец умер от обширных ожогов ног, которые получил, зайдя по пояс в воду вечером на пляже Хадрин Нок (остров Пханган). Он успел выйти из воды и упал без сознания; дыхание прекратилось, пульс пропал в течение пяти минут. Несмотря на немедленную реанимацию, через 15 минут электрокардиограмма в больнице показала остановку сердца.
20
Тонг Сала, остров Пханган, ТАИЛАНД
10 августа 2002 г.
На следующий после 9 августа день я проснулась рано. В утреннем свете смерть Шона казалась невообразимой. Если не обращать внимание на гложущую боль на дне желудка, безмолвие в нашей кабане, его собранный рюкзак в углу и пустое пространство рядом со мной на этих простынях с рисунком из клоунов.
Пальцами я по-прежнему сжимала под подушкой по-прежнему его кольцо. На ладони осталась тусклая красная метка там, где в кожу впечаталась история Ирландии. Можно было даже разглядеть изгиб вопросительного знака.
Ключ от нашей кабаны лежал на тумбочке, прикрепленный к плоской деревяшке с вырезанными на ней цифрами 214. Эти деревянные брелоки были сделаны абсурдно громоздкими, чтобы гости не теряли ключи на пляже. Накануне ночью я стискивала в руках его кольцо и эту дурацкую деревяшку час за часом – в клинике, в грузовике, в храме.
«Ключ в твоей туфле». Это были последние его слова. Последние слова, которые он произнес. Он казался спокойным. Я задумалась: мог ли он понимать, что умирает, когда произносил их? Или когда он это понял, если вообще понял. В храме одна из израильтянок спросила, хочу ли я, чтобы она подержала ключ у себя. Но ключ был последним, о чем он говорил. Я не могла с ним расстаться.
Все казалось неправильным. В фильмах никто так не умирал. Никто никогда не говорил фраз типа «ключ в твоей туфле» прямо перед тем, как испустить последний вздох. Он не сказал мне, что любит меня, что будет скучать по мне. У нас не было возможности попрощаться. Я никогда не смогу сказать ему, что мне жаль. Я знала, что проведу остаток своей жизни, негодуя на театральность голливудских сцен смерти.
У меня першило в горле и болело в груди. Я механически оделась и почистила зубы, потом открыла дверь нашей кабаны – и оказалось прямо на том место на песке, где он умер.
Легкая волна набегала на берег перед моими ступнями, солоноватый запах гниющих водорослей висел в воздухе. Я понятия не имела, где на Пхангане находится полицейский участок и как туда добраться. Но когда я вошла в открытый холл «Сивью Хадрин», израильтянки уже ждали меня.
Вместе с девушками стоял мужчина из местных, которого я не узнала. Он кивнул мне, когда одна из девушек пожала мой локоть, а другая на мгновение задержала ладонь между моими лопатками. Мы несколько минут стояли, не говоря ни слова. Какое это было облегчение, что никто не ляпнул «доброе утро»!
Накануне я провела с этими девушками не один час, но даже не осознавала, насколько они красивы. Каждая на свой лад. Одна из них была тоненькой и угловатой, с большими сострадательными глазами, высокими скулами, веснушками и черными волнистыми волосами. У другой была над верхней губой родинка, совсем как у Мэрилин Монро, ореховые глаза и темные буйные кудри, чуть выгоревшие на концах от солнца.
Та, что была постройнее, наконец заговорила:
– Итак… – это было утверждение, а не вопрос. – Он отвезет нас в полицию. У тебя все при себе – твой паспорт, страховка Шона?..
После того как я сходила в кабану за документами, мы сели вслед за мужчиной в ржавеющий седан, припаркованный позади отеля. Он вел машину молча, наблюдая за мной в зеркале заднего вида. Я не могла прочесть выражение его темных глаз, и мой желудок сжимался и завязывался узлом. Я понятия не имела, чего ждать от полиции, и, хуже того, больше не понимала, чего бояться. Жалела, что мне не пришло в голову проверить, не лежит ли марихуана под окном нашей ванной комнаты. Но все мои тревоги были вытеснены шоком и отчаянием.
Полицейский участок представлял собой серое скопление бетонных коробок сразу за границей пыльного портового городка Тонг Сала. Мужчина остался у машины, а нас с девушками проводили в угловую комнатку и оставили одних. Там вдоль стены выстроился ряд пластиковых кресел, стоял письменный стол с компьютером, которому на вид было не меньше двадцати лет.
Пока мы ждали, над нашими головами жужжали и потрескивали флуоресцентные светильники, и я дергалась всякий раз, как в них вспыхивали лампы. Бо́льшую часть последних двенадцати часов я проплакала. Глаза слезились от жжения и боли, и мне было трудно сфокусироваться. Освещение в этом кабинете казалось слишком ярким, слишком белым, слишком громким. Я прижала подушечки ладоней к векам и сидела так, пока перед глазами у меня не осталась одна чернота.
Когда я подняла голову, одна из девушек, та, что с ореховыми глазами, раскрыла сумочку и сунула мне в руки крохотную бутылочку.
– Слишком много слез. Эти капли – просто супер.
