– Шэннон!
Я подскочила и, обернувшись, увидела Роберто и Гваделупе, пожилых супругов, с которыми познакомилась в Плитвице. Они махали мне руками и улыбались с другой стороны Плаки. Перейдя на мою сторону, Гваделупе заправила темно-каштановую прядь за ухо и взяла меня под локоть.
– Буэнос диас! Мы надеялись увидеть тебя здесь. Пожалуйста, скажи мне, что ты решила не ехать в Боснию!
– Уже съездила. Только что оттуда. Это было… – Я не могла придумать, как описать Сараево в паре слов.
– Ай-яй-яй, Шэннон! Что же… Мы угостим тебя капучино и тортиком, и ты нам все об этом расскажешь. Vámonos!
[21] —Роберто, выше нас обеих как минимум на фут, обнял меня и Гваделупе за плечи и повел к ближайшему кафе.
Роберто, работавший переводчиком, был родом из Аргентины, а Гваделупе – из Мексики, так что мы разговаривали на смеси английского и испанского.
Еще на прошлой неделе мы не были знакомы друг с другом, просто стояли вместе на обочине шоссе перед отелем Jezero в Национальном парке Плитвицкие озера. Сотрудники отеля сказали нам, что один автобус на Сплит придет в половине третьего дня, а другой – в половине шестого. Где-то после трех часов автобус с табличкой «туристический» замедлил ход, мигнул фарами, но остановиться не пожелал. К тому времени как около четырех к остановке подъехал автобус с табличкой «Сплит», я уже рассказала Роберто и Гваделупе о Шоне. Они настояли на том, что оплатят мне билет и угостят ужином на следующей по пути остановке. Они даже хотели взять мне такси до моего отеля в Сплите, но тут было проще отказаться, поскольку я пока не знала, где остановлюсь.
Я пару раз натыкалась на них в Сплите, мы всегда заходили куда-нибудь выпить кофе и поболтать, и они продолжали суетиться и квохтать надо мной. Снова столкнувшись в Дубровнике, мы обменялись новостями в кафе, а потом несколько часов вместе бродили по Старому городу. Когда приблизился вечер и похолодало, решили направиться в Mea Culpa за пиццей и пивом. Но вначале Гваделупе хотела зайти в один храм, Црква Свети Влахо, или церковь Св. Власия.
Мы поднялись по широким истертым ступеням и вошли в барочную церковь XVIII века. Согласно информации на щитах у городских ворот, во время осады церковь бомбили пять раз. Однако я, хоть и искала, не смогла найти никаких свидетельств недавних разрушений.
Внутри белокаменные колонны тянулись ввысь над полированным плитчатым полом. Изукрашенный алтарь на фоне величественного золотого органа был окружен писанными маслом картинами в золоченых рамах и мраморными статуями.
Гваделупе сотворила крестное знамение и села на одну из деревянных скамей с красными сиденьями. Она склонила голову, закрыла глаза и сложила руки. Пока Роберто нырял в ниши, фотографируя, я пробралась к стоявшему сбоку столу с молитвенными свечами. Опустив несколько монет в прорезь металлического ящика для пожертвований, выбрала самую длинную желтую свечу, какую сумела найти.
В обществе других людей труднее было представить, что можно поднять глаза и увидеть Шона в позолоченном углу какой-нибудь старинной церкви. Как его запах начинал выветриваться со старых футболок, казалось, так и его образ начинает тускнеть. Хотя я по-прежнему часто с ним разговаривала, я уже не ощущала его так явно, не слышала так отчетливо. Во многих смыслах было такое ощущение, что я снова его теряю.
Я зажгла фитиль своей свечи от огонька другой, сказала Шону, что люблю его, и загадала новое желание. Вместо того чтобы оглядываться, я пыталась смотреть вперед. Но где бы ни был Шон – бродил ли до сих пор по земле, вознесся в небеса или застрял где-то посередине, – я хотела, чтобы мы могли двигаться дальше вместе. Поэтому единственное, о чем я попросила в тот вечер, – это чтобы мы оба одновременно научились принимать его смерть.
Чтобы добраться до Румынии, мне предстояло обогнуть Югославию, поэтому на следующий день я решила вернуться на пароме в Сплит, потом сесть на автобус до Загреба, уехать поездом в Будапешт, там пересесть на другой поезд и пересечь границу. Это было сложное путешествие, со множеством возможностей для ошибок и задержек, но я не видела никакого другого способа попасть туда, где хотела оказаться.
В последний раз я была на борту парома в Таиланде. Мы с Шоном вместе плыли на нем на остров Пханган. Я помню обжигающую жару и вонь выхлопных газов, мы сидели на палубе под солнцем – пили теплое пиво, ели странные картофельные чипсы с креветочным вкусом, играли в карты и смеялись. Думали, что направляемся в рай. Спустя неделю я плыла на том же пароме обратно на материк – в одиночестве.
Паром компании Jadrolinija, ожидавший у бетонного пирса в Дубровнике, был намного больше и современнее, чем ржавеющее дырявое корыто, на котором мы добирались до Пхангана. Затянув ремень старого рюкзака потуже вокруг бедер и распределив его вес на плечах, я попыталась глубоко вдохнуть. Потом поднялась на борт и нашла свободное место у окна.
Пока паром отчаливал, я прислонилась лбом к стеклу и наблюдала за изменениями пейзажа. В теплом солнечном свете раннего утра облачка бежали по голубому небу, и иззубренные утесы ныряли в море. Краски побережья Далмации должны были вот-вот проявиться: стены из белого камня, обрамляющие красные заостренные крыши, горные склоны, расцвеченные зелеными скоплениями апельсиновых рощ и желтеющими рядами виноградников, скалистые островки, покрытые растительностью острова и – море, потрясающе бирюзового оттенка.
Может быть, дело было в удивительном оттенке воды. Может быть, помогло то, что это было все-таки море, а не океан. Не тот океан, в который я влюбилась двадцать лет назад, и не тот, что три с половиной месяца назад забрал у меня человека, которого я любила. Мне по-прежнему было тяжело. Я и близко не была готова коснуться воды – и гадала, настанет ли когда-нибудь такое время, когда море или океан будут напоминать мне о Шоне, а не о смерти Шона. Но в то утро я не могла отвести глаз от воды.
Я сидела и смотрела в окно, ирландский дневник лежал у меня на коленях, ручка едва не выпадала из пальцев. Вода пенилась вдоль бортов парома, но дальше была настолько чистой, что просматривалась насквозь вплоть до песчаного дна. В глубинах виднелись темно-синие тени, и трудно было сказать, что это – скалистые рифы или просто отражения облаков в воде. Передо мной простиралась ширь Адриатики, и был такой момент, когда до меня дошло, что океан снова может быть прекрасным.
Прежде – до Пхангана – я, конечно же, была бы на палубе. Вдыхала бы морские брызги, подставляла лицо ветру, обшаривала бы взглядом поверхность в поисках спинных плавников и фонтанчиков бутылконосых дельфинов, дельфинов обыкновенных, полосатых и дельфинов Риссо. А в открытом океане надеялась бы заметить китовый плавник.
Теперь же я подобрала под себя ноги на сиденье и приготовилась к девятичасовому плаванию до Сплита. Морская соль расплескивалась по стеклу, но все равно я была ближе к воде, чем за все время после Таиланда.
33
Сиань, Шэньси, КИТАЙ
Июль 2002 г.
Мы с Шоном болтаем в поезде с молоденькой студенткой университета. Жара адская, но это не мешает ей смотреть на нас во все глаза. Толстые черные косы змеятся по ее спине, она примостилась на самом краешке сиденья. Мы обмениваемся светскими любезностями, а потом она неожиданно указывает на нос Шона и серьезным тоном заявляет:
