Когда мы добрались до следующей остановки, двое мужчин развернулись на своих сиденьях. Они покачали головами, потом один из них поднял руки с раскрытыми ладонями. Они проделывали это на каждой остановке, в то время как женщина вела отсчет на пальцах, всякий раз кивая мне.
– Трей.
– Дой.
– Уну.
Когда мы добрались до вокзала, все они обернулись с ухмылками.
– Норок! – воскликнул один из мужчин, когда я подхватила свой рюкзак и вышла на улицу. Я обернулась, и он показал в окно оба больших пальца.
Приободренная, я подошла к билетной кассе и подняла один палец:
– Уну. Брашов.
Но мужчина в окошке лишь пожал плечами и посмотрел на меня, нахмурив черные брови.
– Ну инцелег.
Я не поняла, ни что он сказал, ни что сама сказала не так. У румынского достаточно сходства с испанским, итальянским и французским, однако ему недоставало привычного ритма и соблазнительности других языков. Романский язык без романтики, к нему очень сложно найти подходы.
И тут худой старик, стоявший позади меня в очереди, протолкался вперед и встал перед окошком кассы. В моих странствиях такое случалось не раз, но я так и не научилась реагировать. Пока я раздумывала, то ли мне запротестовать, то ли рассмеяться, то ли расплакаться, старик повернулся ко мне.
– Брашов, да?
Я кивнула, и он снова повернулся к кассе. Через пару секунд он ссыпал сдачу мне в горсть и отдал маленький картонный билетик до Брашова.
Поблагодарив его, я отправилась покупать провизию. В палатке рядом со станцией продавались только тыквенные семечки, черствый хлеб и сыр «Вака карэ рыде». Посмотрев на него, я подумала, что могу добавить румынский в список языков, на которых теперь могу сказать «Веселая буренка».
Только тут до меня дошло, насколько пусто было в тех немногих магазинах, где я бывала. Я вспомнила об импровизированных огородиках, о доисторических плугах, которые тянули за собой волы в сельской местности, и о почти полном отсутствии ресторанов. К слову, немногочисленные посетители «Макдоналдса» были самыми хорошо одетыми румынами, которых я встречала.
Клочки земли, на которых местные жители пытались выращивать для себя еду, промерзли до каменного состояния; однако люди здесь были очень дружелюбными. За все время моих странствий Румыния стала первой страной, где незнакомый человек потратил свое время, чтобы проводить меня, показывая дорогу.
Андреа, та девушка, с которой я разговаривала в поезде по дороге в Клуж, была права. Здесь я точно была счастливицей. Хотя бы потому, что могла отсюда уехать.
Карина Лофгрен из Швеции, 45 лет
3 февраля 2010 г., Лангкави
45-летняя шведская туристка умерла после ожога медузы, купаясь вечером у пляжа в Лангкави. Она внезапно закричала от боли и через считаные секунды потеряла сознание. По словам очевидцев, на ее ногах были заметны рубцы, похожие на следы от щупалец хиродропуса. Ее сразу же вынесли на берег и начали сердечно-легочную реанимацию. Ее муж сообщил, что «скорая» прибыла спустя 15 минут, и санитары подтвердили, что женщину ужалила медуза.
35
Хадрин, остров Пханган, ТАИЛАНД
12 августа 2002 г.
Было такое чувство, будто я никогда не смогу уехать с Пхангана. Шон был мертв уже три дня, а власти по-прежнему отказывались отдать его тело.
Почти все, что я слышала от тайцев, мне переводили Анат и Талия. Менеджер отеля сказала, что на остров приехал тайский принц, и полиция не может выделить ни одного сотрудника, чтобы завершить работу с документами. Тайцы предупреждали, что через семь дней храм кремирует тело Шона, и мы не сможем ничего сделать, чтобы предотвратить кремацию.
Это беспокоило израильтянок. Иудаизм требует быстрого захоронения, обычно в пределах двадцати четырех часов, и хоронят тело, не кремируя.
Шон говорил мне, что не хочет, чтобы его тело предали земле, но Кит уже начал приготовления к захоронению на семейном участке в Мельбурне. Где и когда похоронят моего любимого – это было не мне решать, но я сознавала, что должна привезти тело Шона в Австралию. Вернуть родителям сына в виде праха, ссыпанного в урну, – я не могла этого допустить.
Но августовские дни были жаркими и липкими, и трудно было не задумываться о том, в каком состоянии будет тело Шона к тому времени, когда я наконец сумею доставить его домой.
– Когда приедут родители Шона? – каждый день спрашивали меня Анат и Талия. – Если для местной полиции слово «невеста» ничего не значит, они, по крайней мере, прислушаются к родителям.
Но я не рассчитывала, что они прилетят на Пханган. Я знала, что Кит не может оставить Одри, которая пребывала в совершенном отчаянии. Мы общались по телефону, никто из них ни разу не сказал, что они приедут, а я ни разу не спросила, смогут ли они прилететь. Так или иначе, родителям Шона потребовалось бы несколько дней, чтобы добраться до Таиланда, а полиция могла отпустить нас в любой момент. Каждый день, который мы проводили на острове, мог быть последним. И я по-прежнему говорила «мы» о нас с Шоном.
Мои родители, напротив, сразу выразили желание прилететь. Но я снова и снова говорила им, что приезжать не нужно. Рейлли как официальные родственники могли бы, по крайней мере, потребовать выдачи тела или, может быть, предотвратить вскрытие, обязательное в Бангкоке.
– Честно, мам, – говорила я по телефону, – ну вот что ты можешь сделать здесь такого, от чего ситуация хоть чуточку улучшится?
Я знала, что мои родители хотят позаботиться обо мне, но у меня самой не было бы ни малейшей возможности позаботиться о них. Они оба не привыкли путешествовать за границей и ни разу не были в Таиланде. Когда я в последний раз ездила с папой в Новую Зеландию, он все время был напряжен и безрадостен. Годом раньше мы ездили с мамой в Малайзию и на Борнео. И хотя она и глазом не моргнула, несмотря на насекомых, тряску в жарких и грязных автобусах и даже на происки обезьян во время нашей поездки, именно я занималась планированием, деньгами, размещением и прочим. Но в данный момент я едва была способна позаботиться о самой себе и теле Шона. Ни на что другое меня бы просто не хватило.
После еще одного утра, заполненного телефонными звонками и факсами, я зашла в холл «Сивью Хадрин», чтобы узнать, нет ли каких новостей из Бангкока, из австралийского консульства или от местной полиции. Я избегала Интернета, поскольку знала, что в моей почте лежит непрочитанное письмо от Шона. Увидеть там набранные жирным шрифтом слова (ПРИВЕТ, СЕКСИ!), прочесть в первый раз его последнее сообщение (СТО ЛЕТ НЕ ВИДЕЛИСЬ), те строки, которые он набирал, пока я танцевала для него за витриной (МОЖЕТ БЫТЬ, ЕСЛИ ТЫ НЕ БУДЕШЬ ЗАНЯТА), – все это заставило бы меня чувствовать, будто он все еще жив (МЫ МОГЛИ БЫ КАК-НИБУДЬ ВМЕСТЕ ПОУЖИНАТЬ), будто он все еще пытается общаться со мной (Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ШОН). Я была уверена, что его слова наверняка дурашливые и легкомысленные. Так что вместо этого я стояла в ожидании и плакала у пустой стойки администратора.
